Истопник

На шее у нее он видит бусы из желтого янтаря.

Сталина тихо говорит Косте:

– Не переживай… Меня только ранило. Пуля не задела сердце.

Огромное счастье заполняет Костю. Теснит его грудь. Словно гора с плеч свалилась. Кауфман пожимает Косте руку и смущенно протирает очки. Они все те же, несмотря на солидные усы и дорогую шляпу.

Оправа из железной проволочки, дужки сзади скреплены веревочкой.

А еще профессор…

Рядом со Сталиной и Кауфманом их дети. Девушка-студентка, Настенька, в руках она держит скрипку в футляре. И молодой мужик лет тридцати, напоминающий нам Костю Яркова в тот момент, когда он возвращался с фронта. Это Егор, сын Сталины и Кости.

Он геолог.

И он – чалдон.

Сталина говорит:

– Познакомься, Егор! Это твой отец. Я тебе рассказывала о нем.

Егор протягивает руку.

Костя бросается обнимать сына, что-то сбивчиво говорит ему.

Мы слышим: «Прости, сынок! Так получилось…»

Как получилось?

Разве только рок управляет жизнью человека?

А мы сами не творцы собственной судьбы?

– Отец, – говорит Егор, – я стал геологом.

– Что же ты ищешь, сынок?

– Я ищу молибден и золото.

– У нас тут много золота! Я тоже ищу золото. Ты весь в меня. Мы будем вместе искать золото!

Сталина строго шикает на них. Мешают выступающим. Кауфман, отвернувшись от жены, вытирает носовым платком слезы, набежавшие на глаза. Леонид Ильич уже поприветствовал солдат-железнодорожников и бамовцев, прошамкал про экономику, которая должна быть экономной. Кириллов объявляет:

– Слово предоставляется специальному гостю нашего митинга – Гостю из Великого Прошлого!

На перроне воцаряется тишина. Прямо какая-то мертвая тишина.

Скрип ступеней. Сталин тяжело поднимается по лестнице на трибуну, обитую красным бархатом. Громко говорит в микрофон:

– Здравствуйте, товарищи!

Площадь взрывается аплодисментами. Солдаты, по команде, кричат:

– Здра-жла, т-рищ Верхо-гавно-мандующий! Ур-р-ра!

Леонид Ильич, со слезами на глазах, подходит к Сталину, целует его в губы. Он привык так целоваться.

– Ты даже не представляешь, Иосиф, как я рад тебя видеть!

Сталин, достаточно брезгливо, вытирает носовым платком усы.

– Не слюнявься, Леня… Люди смотрят! Мы же с тобой не пидоры какие-нибудь.

– О чем ты говоришь, Иосиф! Хочу предупредить тебя. Запад начинает обвинять нас в отсутствии толерантности! А уже не только в тота-литаризме.

Слово «тоталитаризм» дается Брежневу с трудом.

Он произносит его с третьей попытки.

Сталин слушает Брежнева внимательно.

– Мне кажется, что русским, если и надо чего-то бояться в будущем, так это потери собственных яиц! У тебя есть яйца, Леня?!

Довольный своей солдатской шуткой, Сталин смеется и продолжает:

– У нас с тобой сегодня еще куча дел. Хочу обсудить вопросы целинных земель, добычи нефти и взаимоотношения с Америкой. Китай ты уже просрал. Успеть бы не проморгать Украину и Северную Корею.

Леонид Ильич, он сам днепропетровский, удивленно вскидывает мохнатые брови. Как это он Украину просерет?!

Их разговор, усиленный микрофоном, слышит весь перрон.

Сталин наконец обращается к бамовцам:

– Ну что, дорогие братья и сестры?!

Вот мы строили-строили и наконец построили!

Люди, довольные, смеются. В рядах на перроне оживление. Сталин шутит. Зоя Анатольевна Кудря помечает в своем блокнотике: «Вождь шутит по-доброму!»

А по-злому шутить можно?

Конечно. Например, сказать: «Сегодня на банкете после митинга вам дадут не акулье мясо и вареную хамсу с гнилой капустой, а настоящие котлеты с жаренной на сале картошкой! Это большое достижение советской демократии».

И люди будут смеяться.

Кто осмелиться сказать, что картошка на сале – вовсе не достижение демократии? Если помните, бандеровец Мыкола и врач Лазарь Ефимович Ревзин именно так и считали.

Сталин продолжает:

– Я знал, что вы продолжите наше дело и справитесь с поставленной задачей! Победы не бывают легкими. Они приходят трудными дорогами потерь и трагедий. Жертвенность русского народа велика. Но избранность его – величественней! Мы не станем просить прощения у истории.

Потому что мы выстрадали правду.

Здесь уместно вспомнить слова Сталина про ветер Истории: «Я знаю, что после смерти на мою могилу нанесут кучу мусора. Но ветер Истории безжалостно развеет ее». Некоторые историки ссылаются на воспоминания В. М. Молотова и маршала авиации А. Е. Голованова. Вроде бы они слышали такую сентенцию Иосифа Виссарионовича. Причем Молотова записывал известный сталинист Феликс Чуев.

Неправда.

Другие историки доказали, что слов таких Сталин не произносил. Да и не мог произнести. Он ведь считал себя Богом. А боги, как известно, не умирают.

На экран наплывают строчки из книги, которую Френкель подарил Сталину и Косте Яркову: «Отдельные, наиболее крупные объекты – мосты и тоннели, должны являться выдающимися произведениями железнодорожного строительства».

Оркестр начинает играть сквозную мелодию киноромана.

Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
Остывающий лепет изменчивых уст…