Истопник

Егору предстоит узнать многое из жизни отца.

Из палатки вылез, покашливая, Кириллыч.

Закурил, подсел к костерку:

– Не спится, начальник?

– Не спится. Знаете, о чем я думаю, Кириллыч… Нам завтра в дорогу, когда еще здесь будем? А крест не поставили. Утром не до того будет.

– Думаешь надо?

– Надо, Кириллыч.

– Ну… Так давай ладить.

Кириллыч взял топор и пошел вырубать крест из лиственницы.

Мы видим издалека, как на высоком берегу два человека ставят крест.

Предрассветный туман наползает от Йорика.

Вместо эпилога

С Егором Коцем, тоже репортером, мы стоим на открытой площадке локомотива. Поезд входит под своды Дуссе-Алиньского тоннеля.

Тяжелые капли падают с гранитного потолка, попадают на наши лица.

С рабочим поездом мы идем до порта Ванино по Восточному кольцу БАМа. Спим валетом на тюфячке, во второй кабине машиниста.

В товарняке больше спать негде. Чумазые уже, как кочегары.

Налетает встречный ветер. Бьет в наши лица.

Тоннель насквозь проходим впервые. И поезд наш – первый.

Сквозняки вечности никогда не дуют в спину. Только в лицо.

В тоннеле возникает гул.

Время, что ли, вырывается из-под колес и накрывает нас долгим эхом.

Локомотив притормаживает на повороте. И к нам на площадку, по ребристым ступенькам, поднимаются Писатель, Зина Семина, Захар, Стоятель путей и Апостол. Оказывается, они живут здесь, в тоннеле…

Вот так поворот винта!

Спрашиваю:

– Вам разве не холодно?

Они становятся рядом.

Писатель кутается в нерусский клетчатый шарф.

Зина Семина наоборот – подставляет ветру лицо.

– Нам не холодно… – за всех отвечает Захар, – мы же погибли. Почти все мы – призраки.

– Апостол не погиб, – я возражаю, – он вернулся в церковь!

– Я скоро умру, – говорит отец Климент, – мы здесь просто тоннель охраняем… Вы Костю Яркова не видели?

– А кто он такой? Костя Ярков…

– Он истопник. Тоннель отапливал. А потом выстрелил ненароком в Сталину. И сбежал в тайгу.

Мы с Коцем переглядываемся.

В нашем репортаже таких фактов нет.

Апостол стягивает с головы скуфейку и крестится.

Смотритель путей спрашивает. Он торопится:

– Скажите, вы ничего не слышали про деревню Шмелевку?

– А что со Шмелевкой?! Мы там картошку и огурцы покупали!

В доказательство я разворачиваю пакет.

– Писатель… Что будет с Писателем? – спрашиваю я.

Писатель смотрит на меня и улыбается.

– Я вернусь в Хабаровск. Повесть я оставил на берегу речки Солони. Ее подобрал Костя Ярков. Он не всех нас убил!

Ответить не успеваю.

Просыпаюсь внезапно.

Холодно на тюфячке. Ветер пробирает до костей.

Закуриваю в темноте. Зина Семина… Она такая милая.

Поезд громыхает на стыках. Коц стоит у окошка и тоже курит. У него отец работал начальником депо здесь, неподалеку. Примерно в те же самые годы. Люди хорошо вспоминали его. Я сам слышал.

Так что не обязательно Егору смотреть в темноту и пускать дымок папиросы.

Он говорит мне:

– Дуссе-Алинь проходим… Выпить хочешь?

– Хочу!

Коц плещет по кружкам.

Тянусь за хлебом и картошкой из деревни Шмелевка.

Егор останавливает меня.

– Не закусывай.

– Почему?

– Быстрее торкнет.

Захар Притулов одобрительно смотрит на нас из темноты.

Дуссе-Алиньский зубр, свитый из мышц, как из корней лиственницы.

Таким он приснился.

Надо, чтобы всегда торкало. По жизни.

Коц берет в руки гитару.

Это последняя песня киноромана.

Перевал

4

Песня

Кто-то песню вдали, не допев, оборвал,
Чьи-то гаснут на склонах костры.
Мы с тобою вдвоем перешли перевал,
И теперь нам спускаться с горы.

Не заметили мы, как дорога крута,

Как гора высока, высока.
А уже и морщинки застыли у рта,
Легкий иней коснулся виска.

Пролетают года, как минутные сны,

Как ромашки на мягком лугу.
Ты не можешь забыть нашей первой весны.
Ты не можешь, и я не могу.

Ничего не копили для черного дня,

Не ловчили, не рвали из рук.
И пред теми, кто знает меня и тебя,
Наша совесть чиста, милый друг.

Где-нибудь у ручья мы устроим привал

И про молодость песню споем.
Мы с тобою вдвоем перешли перевал,
И с горы нам спускаться вдвоем.

Камера поднимается высоко над перевалом.

Мы видим цифры, выбитые на портале: 1947–1953.

И барельеф Ленина – Сталина.

Только что прошла колонна зэков.

Остались на снегу ребристые следы.

Будто огромная машина прокатилась по тайге.

А на уступах – следы-крестики мелких зверьков.

То ли бурундуков, то ли белок.

Налетает ветер.

Снег засыпает следы.

Холодно в тайге и морозно.

Одинокая фигурка человека в телогрейке бредет к тоннелю.

Он – истопник, топит тоннель.

Пламя костра все выше и выше.

Из пламени костра возникают титры.

ТИТРЫ