Истопник

Егор Константинович листает слипшуюся тетрадь, по краям пробитую зелеными пятнами плесени, рассматривает выцветшую фотокарточку молодой женщины. В солдатском полуистлевшем сидоре находит желтые бусы. Янтарю от времени ничего не сделалось. Даже плесень не тронула.

Камера наплывает, и мы видим на первом листке тетради надпись химическим карандашом: «Истопник. Записки придурка».

Не поворачиваясь к бывшему сидельцу, начальник глухо говорит:

– Кириллыч! Если вы ищете колун, то его здесь нет… А пуля быстрее топора.

Он поправляет свой пистолет, в кобуре на поясе.

Кириллыч делано хмыкает.

– Вам бы все шутить, гражданин начальник.

Кириллыч знает, что следом за ними на Йорик тянут драгу.

Уходить вообще некуда. В натуре.

Кириллыч неловко задевает плечом умершего старателя. Или погибшего?

Высохшая мумия рассыпается в прах.

Рухнул столб позвонка, покатился череп.

Кириллыч отскакивает:

– Ты смотри, падла… Истлел!

Поднимает череп. Во лбу аккуратная дырка. Показывает начальнику.

– Мочнули, кажется. Здесь рыжья килограммов на десять!

– Нет. Золота ведь не тронули. Случайный выстрел из пистолета. А может, и не случайный… Сам застрелился. Кириллыч, взвесьте, пожалуйста, золото и оприходуйте, – говорит начальник, – каждый получит премию. Процент от найденного клада. Золото понесете вы. Отвечаете головой за сохранность. И еще… Выройте могилу на коренном берегу. А я сколочу гроб.

– Да зачем, Егор Константинович?! Тут и хоронить нечего. Кости в яму побросаем…

– Нет. Надо похоронить по-человечески. Как православного. Он был верующим.

Опять наплывает песня.

Я в гости к Богу еду —
Один он только слышит.
Снега да бураны,
Морозы да метели.
Не поздно и не рано,
Но к друг другу мы не успели…

Из кучки на полу Егор Константинович извлекает нательный крестик. Обыкновенный, кажется, на сыромятном ремешке. Забирает тетрадь с расплывшимися буквами. Фотографию девушки в берете. Прячет в свой планшет. С рукоятки пистолета откручивает потемневшую пластинку, на которой с трудом можно разобрать: «За мужество лейтенанту… 1946 г.» Другие слова не читаются. Съела ржа. Из кладовки приносит книгу. Ту самую. Стирает пыль ладонью. Надпись на титульном листе:

«Давайте поработаем вместе. Федор Гвоздевский. 1947 год».

Из барачных досок начальник партии сколачивает неотесанный гроб.

Да и не гроб вовсе. Просто ящик.

Туда они помещают останки старателя.

Кирилл Егорович бросает в ящик парабеллум, осторожно, в изголовье, кладет крестик. Над могилой три раза стреляет из своего пистолета.

Вечером, у костра, Кирилл Егорович достает фляжку со спиртом и плещет всем по кружкам. Работяги рады нечаянному угощению!

В партии сухой закон.

– Давайте помянем, – говорит начальник, – Константина Егоровича Яркова, фронтовика, истопника тоннеля и старателя.

Мужики переглядываются. У начальника фамилия тоже Ярков.

– Так этот… – говорит старшой, Кириллыч, – получается – папашка ваш, что ли?

– Да, отец. Я его никогда не видел.

Работяги примолкли. Все они простые люди. Кто отсидел уже, как Кириллыч, кто приехал из России на Дальний Восток по вербовке, за большими деньгами. Что-то большое и важное стоит за словами Егора Константиновича. Какая-то другая жизнь, им не ведомая.

– Извините, Егор Константинович, – деликатничает Кириллыч, – а как вы узнали, что это ваш отец?

– Немецкий пистолет со сбитым предохранителем и пластинкой. Мне мать рассказывала. Он вернулся с войны в 46-м. Был награжден именным оружием. Служил в Смерше. Потом в Бамлаге. Фотография мамы. Не знаю, как она сохранилась. И бусы. Видели?! Они из янтаря. Отец их подарил маме, потом ее арестовали… Она служила тоже в НКВД. И книжка эта – про БАМ… Долгая история.

Работяги молча слушают Егора Яркова.

Много чего, оказывается, за словами «я его никогда не видел».

– Ошейник, который вы нашли, с кубарями… У него была лайка по кличке Кучум. Помесь собаки и волка. Вернее, чем Кучум, пса не было. Все убежали, а Кучум остался. Он ему такой ошейник сам сделал. Из своего офицерского ремня. И кубари сорвал с петлиц и прикрепил на ошейник.

Кириллыч задумчиво шевелит угли костра.

– Еще раз извиняйте… Так выходит, что золотишко-то – ваше? Наследственное!

Все-таки мысль о кладе не покидает Кириллыча.

– Нет, Кириллыч. Золотишко государственное. И ваше. Вы нашли его, и вы получите свою долю. Я сегодня нашел больше.

Рабочие разошлись по палаткам. Ярков остался один сидеть у костра.

Думал про отца, мать и отчима, воспитавшего и выучившего его.

Зачем жил его отец? Что он нашел в этой жизни? И что потерял…

Если он намыл на Йорике столько золота, то как хотел распорядиться им? Неужели он думал, что у человека бывает вторая жизнь?

Он не написал свою книгу, никогда не видел сына, потерял любимую женщину. Зачем он жил?!

Егор уверен, что жизнь любого человека не проходит напрасно. Теперь у него в наследстве недописанная повесть отца и редкая книга. Всего сто экземпляров. У отца был 24-й. Как он ему достался?