Истопник

К тому времени я уже начал повесть «Истопник». Писал на четвертушках прозрачной бумаги для закруток папирос, а читал на лесной делянке только одному человеку – Захару Притулову. Пухлый комок повести прятали от шмонов и проверок. Иногда в ящик из-под патронов. Прямо на посту дневального. Кто заглянет? Иногда в подушку, набитую высушенным мохом. Потом умельцы Захара выточили в рукоятке подборной лопаты что-то наподобие пенала. Повесть, скрученную тугим свитком, я заталкивал в черенок и забивал деревянной пробкой.

Что-то нас всех объединяло.

Конечно, воля.

Разве на свободе мучился бы Серега, неправильно повернувший рукоятку стрелки для состава?! Он бы нашел деревню Шмелевку и убедился в том, что все колхозники, старики, старухи и дети живы и здоровы до сих пор. А химическая гадость из цистерны сожгла лишь траву на железнодорожном откосе и даже не коснулась пруда за околицей села. Но следователям, наработавшим для Стоятеля путей чистую десятку, нужно было мучить обыкновенного мужика тайной другого обвинения. Нужно было сделать так, чтобы от страдания за жизни невинно убиенных Сереге каждую ночь снились шмели над васильковым полем. И чтобы он в конце концов повесился на поясном ремне в коридорчике остывшей после помывки зэков бани.

На воле Притулов поведет свою портниху Зину в Хабаровский центральный загс. Он на площади имени Ленина. А какого же еще, другого, имени может быть центральная площадь краевого центра? И все ее подружки, в платьях французской моды, будут похожи на бабочек. А сама невеста, в белом кружевном платье и воздушном шарфе, расцветет черемухой. Тугая кипень белых аллей насквозь пронзает город. Вдоль Амура белым парусом высятся дома Хабаровска… Вы еще не знаете такой песни? Обязательно узнаете. Но нескоро. А потом они все вместе станут пить шампанское на веранде знаменитого утеса, неподалеку от памятника первому губернатору Дальневосточного края Муравьеву-Амурскому. И дружки жениха будут поскрипывать портупеями и хромовыми сапогами. А приблудный поэт-филолог – где-то пересекались жизненные пути капитана-жениха и уже седенького рифмоплета – прочтет им стихи:

Овчарки хрипят… И натруженно-мерно
Нагруженной тачки скрипит колесо.
Как трудно быть первым и Ленину верным,
От ветра и дыма не пряча лицо.
У дальних костров их любовь согревала
И трудной и горькой была, как полынь.
И Дуссе-Алиньского нет перевала.
Есть памятник первым. Аминь!

Тень пробежит по лицу жениха. Словно вспомнится что-то. Ну да пустяки! Навеяло… А сегодня – свадьба!

Свадьба пенилась, как пиво,
И, забыв усталость,
Все задумались ревниво:
Что кому досталось?
Приглашенным – стол богатый,
Шум и гам – соседям.
Первый тост достался сватам,
А друзьям – последний.
Мамочке – покой под старость
Плясунам – удача!
Ну а мне жена досталась.
Кто меня богаче?2

Богаче жениха только кум на зоне.

И начпрод Гринько.

Бандеровец недобитый.

Гринько посмотрел на меня:

– Ну… так что, писатель?! Я вам все рассказал. Зачем уходите?

– Я скажу вам причину. Только один на один.

Мыкола подумал.

– А у нас тут секретов теперь не будет. Я куда их выгоню – на улицу? Не хватало запалиться. По темну, утром, к разводу разбежимся. Опять же еще не обсудили стволы и продукты. Не стесняйтесь, голуба моя!

Все труднее объясняться не только с бандеровцем Гринько.

Но и с читателем тоже.

Зачем автору нужна воля? Разве ее нет у него?

В одном из фильмов Никиты Михалкова, читатель вспомнит, на прилизанную голову мальчика-гимназиста надевают фуражку и отправляют гулять. Первое, что делает гимназист, шагнув за калитку, – срывает форменную фуражку и яростно ерошит пробор на голове.

Потом он, кажется, пинает одуванчики и с криком бежит по склону горы.

С криком обязательно.

Это – воля, читатель!

«Вы поступаете в распоряжение конвоя! Оружие – к бою! Дослать патрон! Конвой применяет оружие без предупреждения!»

А это неволя.

Автор, как и все его герои, зэк. Иначе роман не напишется.

Для зэка воля – даже сон, который приснился автору сегодня под утро.

Мне снилась горная река, по которой мы сплавляемся на плоту. Старшóй, мосластый малый с лошадиными зубами, ходит по берегу, загребая песок и гальку ногами. Тоже сын то ли чалдона, то ли сахалы. Нахрапистый и наглый. Утром отдает мне приказ: «В порог пойдешь первым – на резиновой лодке-одноместке. Пойдешь по струе! А мы посмотрим с берега, как точнее проложить маршрут».