Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения

М . Г . Панкратова . Проблематика русской революции в американской русистике

Тот, кто рассказывает о прошлом, вольно или невольно предлагает свою интерпретацию настоящего и будущего. Обе эти функции исторического знания отчетливо прослеживаются в американской буржуазной литературе, посвященной дореволюционной России. Связь этой литературы с политикой, с борьбой современных идей выступает весьма обнаженно. И это не только следствие «социального заказа» правящих классов и групп, но и результат более глубоких процессов, происходящих в американском обществе и за пределами США. По мере того как росла и крепла первая страна социализма, все более широкие массы начинали интересоваться «советским экспериментом», тем, каким образом страна, которая по своему экономико-техническому уровню находилась достаточно далеко позади развитых капиталистических государств, в поразительно короткий срок превратилась в передовую, могущественнейшую державу. Вопросы эти непосредственно связывались как с наиболее жгучими актуальными проблемами, так и с общими прогнозами о судьбах капитализма и социализма. И не случайно в центре внимания почти всех издаваемых в США работ по истории России (будь то популярная книжка или толстый труд, претендующий на научность) находится так или иначе проблема обусловленности и неизбежности Октябрьской революции. Выводы же разных авторов, несмотря на общность методологии, при этом не всегда однозначны.

В первые годы после революции наиболее распространенной и даже господствующей в буржуазной русистике была концепция, ведущая свое начало от Н. Бердяева. Ее сторонники признавали в какой-то мере неизбежность Октября, но объясняли ее действием не общеисторических законов, а исключительных факторов, свойственных развитию только русского общества. Много писали в этой связи о «славянской душе» и особом «русском характере». Воспроизводилась и варьировалась антитеза Россия – Запад в той редакции, которую дали еще пресловутые «Вехи» (1909 г.): революция – плод деятельности «беспочвенной» интеллигенции, плод ее нигилизма и экстремизма. Из возведенной в абсолют специфичности прошлого России делались и соответствующие выводы о природе и границах русской революции.

В дальнейшем делались попытки подвести под эту абстрактно-идеалистическую и мистическую концепцию более современную социально-экономическую базу. Исходный тезис наиболее ревностных и последовательных сторонников данного направления – утверждение неизменной отсталости России. Россия крепостная и Россия XIX – начала XX в. почти ничем не отличаются. Игнорирование сдвигов, вызванных капиталистическим развитием, создавало представление об отсутствии какого-либо движения вперед в русской истории. Следующий шаг: эта картина дореволюционной России проецировалась на советскую действительность. «Говорить о двух совершенно различных Россиях, – утверждает Н. Чировский, – о белой дореволюционной России и красной коммунистической России – является абсолютной исторической ошибкой. Русская политическая мысль и деятельность в течение столетий демонстрировали поразительную преемственность»[447]. «Советский Союз не может избежать русской истории», – заявлял во время второй мировой войны В. Чемберлин, на этом основании предостерегавший американского читателя против «излишнего» доверия к СССР[448].

Литература такого сорта отвечала духу «холодной войны». Книга Чировского, например, была столь откровенно тенденциозна и так явно расходилась с общеизвестными фактами, что вызвала критику даже со стороны некоторых отнюдь не дружественно относящихся к СССР органов печати[449].