Историческая традиция Франции

Но дело было не только в «ошибках» церковных властей или в «злоупотреблениях». Февр еще в 1920-х годах опровергал тезис, что критический дух Реформации «родился из злоупотреблений Церкви». Кризис, приведший к расколу христианского мира, был обусловлен глубинными процессами, в которых новые социальные явления сливались с духовными. В лице буржуа, писал Февр, на авансцену вышли «люди с разумом ясным, логическим, точным», инициативные и способные к риску, образованные и знающие цену образования, уверенные в себе и «прочно сидящие на своих землях, в своих домах, на своих сундуках». Как могли они принять, задавался риторическим вопросом историк, «религию чисто церковную и формалистическую», «религию авторитета, послушания и непонимания[735]»?

Робер Мандру, обращаясь к Возрождению у Мишле, находил, что смысл введенного им понятия – Освобождение Человека. То была эпоха «беспрецедентного прославления сил освобождения индивида… От Италии до Нидерландов, от Испании до Германии дул один и тот же ветер свободы и величия человека». Новое мышление пришло с расширением горизонтов мира: «Морская экспансия Европы на трех океанах… значила не меньше, чем чтение Цицерона… Эта жажда знаний, это страстное желание открыть все, что огромный мир был готов показать изумленным европейцам, распространялась и на Античность». При этом Возрождение явилось движением вперед, а отнюдь не простым возвратом к Античности[736].

Мандру обращал внимание на выдвижение в эпоху Возрождением новой интеллектуальной элиты. Интеллектуальные кадры расцвета Средневековья – каноников капитулярных школ, университетских мэтров – сменило «поколение гуманистов», которые, находясь вне традиционных школ, на нерегулярных собраниях в домах наиболее богатых членов своих товариществ учительствовали перед людьми, влюбленными в словесность. «Сама литература, от Ронсара до Рабле, полна следов этого обучения и… работала ради успеха того же дела». Творения гуманистов находили своего читателя, число их книг множилось. Уже в 1528 г. оно превысило в Париже число религиозных сочинений – 134 против 93, а в 1549 г. этот перевес составлял уже 204 против 56[737].

Произошел, по Мандру, «переворот»; и это был «ключевой момент в истории Франции, если не всей Европы». При всем богатстве средневековой светской культуры даже в пору своего наивысшего расцвета во Франции ХII – ХIII вв. она не обладала в лице дворянства широтой и разнообразием взглядов, которые могли сравниться с культурой высшего священства и монашества, взращенных отцами Церкви и воспринявших немало из античных традиций. С наступлением Нового времени это превосходство священнослужителей ослабло, и первенство перешло к новым группам интеллектуалов, которые получили образование в университетах и коллежах, находившихся под эгидой Церкви. Но само это образование было лишь частью их знания.

Гуманисты умели убеждать и распространять свои убеждения. Во Франции они были не только мыслителями, но еще в большей степени людьми действия – одновременно исследователями, издателями, типографами, преподавателями. В итоге они «завоевали социальный статус, несравнимо более высокий, чем был у средневековых интеллектуалов»[738].

На первый план выдвинулись художники, в чем отчетливо, по мнению Мандру, проявились гуманистические тенденции наступления Нового времени: художник предвидел то, что неминуемо окажется самым влиятельным в будущем. «Взволнованного великими открытиями», его охватывала гордость: «Жалкое существо, которое Церковь в своих ежедневных назиданиях низвело на уровень слабой твари… вдруг встало во весь рост перед лицом неожиданных доказательств величия человека». Знаменательно, что проникаясь новым самосознанием, люди творческих профессий сменили наименования: резчик стал «скульптором», прораб – «архитектором», маляр – «живописцем».

Среди эстетических новаций, обусловленных мировоззренческим поворотом, Мандру на первое место, помимо открытия анатомии («симметрии тела» и «восхищения работой человеческой машины»), ставил революцию в представлениях о пространстве. Произошло «открытие пустоты и ее значения как выразительного средства». Фон в живописи и свободное пространство в архитектуре придавали выразительный колорит персонажам и сооружениям. Утверждение трехмерной перспективы, находящееся в связи с новыми представлениями о Земле, было в немалой степени обязано искусству Возрождения. «Художники опережали математиков, все еще возившихся со схоластическими упражнениями и обсуждением свойств чисел. Новое искусство… возвещало… научный прогресс ХVII в., от Декарта до Ньютона»[739], – доказывал Мандру как бы в противовес утверждениям Шоню о сугубо фидеистических предпосылках научной революции ХVII в.