Историческая традиция Франции

С Фюстель де Куланжем «романисты» одержали решающую победу над «германистами». А отправным пунктом стал явленный предшествовавшей эпохой «цезаризм» – культ сильной личности, «одновременно основателя государства и воина» (по выражению Наполеона Ш). Имперская идея! Хотя античная версия генетического мифа была заметно потеснена в ХVII и особенно в ХVIII в., сама по себе античная традиция отнюдь не умирала; и Революция ознаменовала в какой-то мере ее триумф. Отвергнув постулаты Старого порядка, революционеры широко прибегли к античному наследию для обоснования легитимности нового порядка.

Особый интерес представляет обоснование революционной диктатуры, внеконституционной системы власти с опорой на доктрину национального спасения, сформулированную в латинском афоризме «salus populi suprema lex». Именно эта доктрина, равно как прецеденты соответствующей формы правления в Древнем Риме, оказалась в основании имперского «цезаризма». Ни Наполеон I, ни Наполеон III не скрывали от себя чрезвычайную природу императорской власти[256]; и первый меньше, а второй больше использовали в целях ее легитимации древнеримскую традицию.

Однако при этом у Наполеона Бонапарта последняя сочеталась с германской версией генетического мифа. Он отверг предложенные ему Институтом (1809) римские титулы вроде Августа, указав на недобрую историческую память о Римской империи. По его словам нет ничего завидного в том, что известно о римских императорах, правивших без законов и правил наследования власти и совершивших множество преступлений. Единственное исключение «своей личностью и славными делами» – Цезарь, но он не был императором. Напомнив ученым-академикам, что его титул «император французов», Наполеон назвал главной научной задачей – показать, какое различие существует между историей Рима и французской[257].

Как «император французов» Наполеон считал себя преемником франкской династии Каролингов и персонально основателя Империи. Неслучайно в одной из инспирированных сверху петиций в пользу присуждения ему императорского титула (1804) звучал риторический вопрос: «Разве титул императора, который носил Карл Великий, не принадлежит по праву человеку, напоминающему его в ваших глазах образом законодателя-воина?». А в 1810 г. сам Наполеон в письме брату ставил себе в заслугу то, что «спустя тысячу лет он вернул французам Империю»[258].

Положение изменилось в середине ХIХ в., и Наполеон III в своих сочинениях, обосновывая бонапартистскую систему, проводил прямые аналогии между ее основателем и древнеримским диктатором. Высоко оценивая нормативную функцию истории (ему довелось написать слова, под которыми, очевидно, захотели бы подписаться многие государственные мужи: «Историческая истина должна быть не менее священна, чем религиозная»[259]), преемник основателя династии был весьма озабочен укоренением ее в исторической традиции.

Целью личного обращения Луи Бонапарта к истории, как он писал в предисловии к «Истории Юлия Цезаря» (1862), было «доказать, что Провидение призывает таких людей, как Цезарь, Карл Великий, Наполеон, для того чтобы указать народам путь, которым им надлежит следовать, отметить печатью своего гения новую эпоху и завершить за несколько лет работу нескольких веков. Счастливы народы, понимающие их и за ними следующие! Горе тем, кто отворачивается от них и противоборствует им!»

Центральная идея «Истории Юлия Цезаря» – особая роль посланцев Провидения: эти люди не хотят власти, но вынуждены взять ее в свои руки, становясь диктаторами ввиду чрезвычайных обстоятельств. «Отправляясь в Галлию, он (Цезарь. – А.Г.) не думал воцарить в Риме, так же как генерал Бонапарт, отправляясь в 1796 г. в Италию, не мог мечтать об Империи». Напротив, в намерения Цезаря, по Луи-Бонапарту, входило «восстановить Республику во всем ее прежнем блеске и в прежних формах, но на основании новых принципов»[260].

Особое внимание Наполеон III уделил кульминационному моменту «встречи» галлов с Римом – решающему сражению ополчения Верцингеторикса с легионами Цезаря (52 г. до н. э.). Он лично побывал на месте легендарной крепости Алезии, где галлы были осаждены и разгромлены римлянами. «В этих плодородных долинах, – записал император, – на этих умолкнувших холмах сошлись около 400 тыс.[261] человек. Одни – влекомые духом завоевания, другие – духом независимости». Проведя три с половиной часа (по воспоминаниям сопровождавшего его Проспера Мериме) в центре местности на горе Оксуа и взяв частицу земли на память, да еще распорядившись воздвигнуть здесь статую Верцингеторикса (что и было сделано в 1865 г.), Наполеон III положил начало «мемориализации» этой территории. А Верцингеторикс был отныне увековечен как «отец нации» и «объединитель Галлии»[262].