Исторические мемуары об императоре Александре и его дворе

«Почему бы, – говорил он, – всем государям и европейским народам не сговориться между собой, чтобы любить друг друга и жить в братстве, взаимно помогая нуждающимся в помощи? Торговля стала бы общим благом в этом обширном обществе, некоторые из членов которого, несомненно, различались бы между собой по религии, но дух терпимости объединил бы все исповедания. Для Всевышнего, я думаю, не имеет значения, будут ли к Нему обращаться по-гречески или по-латыни, лишь бы исполнять свой долг относительно Его, и долг честного человека. Длинные молитвы не всегда бывают угодны Богу».

«Государь, – сказала я тогда, – а я между тем возносила долгие молитвы за Ваше Величество».

Государь, казалось, был тронут и, поблагодарив меня с обычной своей приветливостью, прибавил: «Молитвы такой чистой души, без сомнения, исполнятся».

Я осмелилась при этом заметить, что если б все люди следовали морали Евангелия, морали столь отрадной, столь доступной каждому, можно было бы, приняв принципы этой божественной книги, обходиться без других законов. Император одобрил мою мысль.

Я бы желала, чтоб короли могли так же, как я, послушать этого государя, чтобы запомнить все его слова и руководствоваться ими в своём поведении. Его Величество перевёл разговор на произведения философов XVIII века Вольтера, Руссо, Дидро, д’Аламбера и других. Из произведений Вольтера я знала только его трагедии, «Генриаду», исторические его сочинения. Руссо я почти не знала.

Государь уверял, что философия Руссо менее повредила религии, чем сочинения Вольтера. Многие филантропические идеи этого писателя, по-видимому, нравились государю и подходили к складу его ума. Я также отметила некоторое соответствие между идеями государя о всеобщем мире и сочинением Сен-Пьера. Государь одобрительно отозвался о «Гении Христианства», произведении по справедливости так же знаменитом, как и его автор, о философии Канта, столь глубокой и отвлечённой, что можно считать ее непонятной и непонятой даже самим Кантом.

Среди этой серьёзной беседы государь вдруг прервал себя, смеясь. «Не знаю, – сказал он, – что мне вздумалось читать курс морали, беседуя с хорошенькой женщиной. Если б меня слышали, надо мной, наверно, стали бы смеяться». Я поспешила ответить, что я воспользуюсь этим курсом морали и благодаря Его Величеству стану лучше. «Ах! Вам этого не надо, вы много лучше нас. Впрочем, – заметил он, – такие разговоры со многими женщинами неуместны. Есть такие, которым постоянно нужны сказочки».

Разговор вскоре вновь перешёл к Наполеону. Александр, с полным основанием, удивлялся изумительной непредусмотрительности этого великого воина, отважившегося идти в опустошённую страну с шестьюстами тысяч человек, без всякого провианта и жизненных запасов, и последствием этой непредусмотрительности явилось мародёрство и неповиновение армии… Наполеон сам говорил лицам, умолявшим его издать армии строгие приказы для прекращения грабежа: «Что же мне делать? Надо же им чем-нибудь жить».

«Наполеон думал, – продолжал государь, – что легко поднять русский народ, соблазнив его в разных прокламациях перспективой свободы. Но как было не политично оскорблять религиозные взгляды русского народа, допустив, чтобы французские войска безнаказанно совершали кощунства в святых местах, освящённых религией. При виде оскорблений и расхищений, совершаемых по отношению к предметам их культа, русские сочли за ловушку все сделанные им предложения, и, всегда верные своему Богу и своему государю, вместо того, чтобы бежать навстречу своим мнимым освободителям, они удалились в глубь лесов со своими жёнами, детьми и скотом. И сами поджигали свои жилища, не переставая тормозить движение неприятельских войск. О, мои бородачи! – с энтузиазмом воскликнул государь. – Они много лучше нас! Вот где еще можно найти патриархальные нравы, глубокое уважение к религии, любовь к Богу, полную преданность личности государя!..»

Александр стал говорить затем об услугах, оказанных этой кампании евреями, которые подожгли мост, чтобы задержать движение французов. «Они выказали удивительную преданность», – сказал государь. – «Да, удивительную», – повторила я, думая в эту минуту лишь о совершенных евреями жестокостях. Заметив сейчас же, что восклицание это с моей стороны было более чем наивно, я спохватилась и прибавила: – Судя по себе, Ваше Величество, я не вижу в этом ничего удивительного…»

Император опять заговорил о личности Наполеона, его манерах, небольшом росте и т. д. «Ваше Величество, – сказала я, – весьма редко бывает, чтобы государь соединял в себе все качества». – «Но примеры этому бывают», – сказала госпожа Ф. «О, да, конечно…» – с живостью подхватила я.

Тотчас угадав, кого я при этом разумею, государь, краснея, закрыл себе лицо обеими руками и сказал с самой любезной улыбкой: «Пожалуйста, без комплиментов».