Исторические мемуары об императоре Александре и его дворе

Действительно, за последние годы Александр вёл примерный образ жизни, и госпожа Н*** давно находилась в изгнании в Париже. Государь спросил, видела ли я его солдат на смотру? Я ответила, что видела его «гигантов». На самом деле, и люди, и лошади, – всё в этом войске показалось мне гигантским. Лошади в особенности были слишком тяжелы и велики для кавалерии. Его Величество спросил меня затем, почему, часто путешествуя, я еще ни разу не побывала в Петербурге. Я ответила, что это было моей мечтой, одним из моих испанских замков. «Почему же вы называете это испанским замком? – с живостью возразил Александр. – Что же такого особенного в этом путешествии для вас, когда вы ездите с быстротой курьера? (Я приехала из Парижа в Вильну в четырнадцать дней.) Для вас это всё равно, что проехать из Вилькомира в Товиани». – «Не совсем так, Ваше Величество, – отвечала я, – но я сделаю все возможное, чтобы побывать в Петербурге будущим летом, и. конечно, тот день, когда я увижу моего мужа и моего ребёнка у ног Вашего Величества, будет прекраснейшим днём моей жизни».

Александр соблаговолил выразить своё удовольствие по поводу этого обещания. «Мы не можем похвастаться, – скромно сказал он, – чтобы Петербург был равен Парижу по красоте и по всякого рода преимуществам, представляемым этой великой столицей, но мы сделаем все, чтобы наилучшим образом принять вас».

Я показала государю портрет моего ребёнка. Он долго смотрел на него и нашёл моего сына хорошеньким. Он спросил меня о моем отце, о женитьбе моих братьев. Внимательный и предупредительный, он ничего не позабыл из того, что близко касалось меня. Прощаясь со мной, Александр соблаговолил вновь уверить меня в своём неизменном расположении и просил по-прежнему относиться к нему дружески и благосклонно. «Будьте уверены, – прибавил он, – что в моих чувствах к вам нет ничего личного и что дружба, которую вы мне внушаете, вполне чистая и бескорыстная».

Его Величество соблаговолил быть на балу, который дал в честь его предводитель дворянства, в думе. Все, так же, как я, заметили, что император Александр, называвший себя старым солдатом, не казался старше тридцати лет. Он был еще удивительно хорош собой и поражал блеском своей красоты. Танцуя со мной, Его Императорское Высочество Великий князь Константин сделал мне честь спросить, не по делу ли я приехала в Вильну: «Верно, это по поводу какого-нибудь процесса? – сказал он. – Ибо вы, поляки, только этим и занимаетесь». К несчастью, это была истинная правда.

На этом балу я впервые имела честь видеть Великого князя Николая (ныне царствующего императора), который соблаговолил говорить со мной. Я была поражена изяществом и необыкновенным достоинством его манер и разговора, и, по правде сказать, я нашла, что молодой великий князь смотрит еще более величественным, чем сам государь, который был гораздо красивее его.

Государь простился со мной на балу. Он уезжал на следующий день рано утром. Я сговорилась с несколькими моими приятельницами, с графиней Лопасинской и графиней Платер, чтобы быть на бульваре при его проезде. Государь всегда путешествовал в открытой коляске. Он нас узнал и, смеясь, поклонился нам. Он отправлялся тогда на конгресс в Верону, где у него состоялись очень важные переговоры с господами Монморанси и Шатобрианом. Тот и другой были достойны узнать и оценить государя, и оба возвратились в Париж в восторге от его ума, изящества и в особенности от его благородного образа мыслей. В частности, господин Монморанси доказал ему свою преданность, вышедши из министерства, когда оказалось невозможным выполнить представленные ему Александром идеи и план действий, которые разум его не мог не одобрить. Государь, возвращаясь из Вероны и проезжая через Варшаву, соблаговолил посетить мою мать и долго беседовал с ней о достоинствах господ Монморанси и Шатобриана. Он поручил моей матери передать мне свой привет и прибавил по моему адресу милое слово, которое я хотела бы заслужить и которое, без сомнения, было более любезно, чем верно: «Нельзя видеть ее и не полюбить».