Исторические силуэты

Приведу несколько образчиков[353]. В 1817 г. он пишет из Бадена: «В Штутгарте я остановился на 17 дней по двум причинам: во-первых, вследствие дурной погоды и затем для того, чтобы посмотреть на окончательное разложение бесполезных штатов, созванных не на благо народов, но на бедствие настоящих и будущих государей… Когда я вижу, что короли занимаются лишь конституциями, министры — повышениями, а народы — революциями, я иногда бываю вынужден сожалеть о падении Бонапарта, который был бичом в руках Провидения». Конституционные требования — не плод действительной нужды в них, а просто проявление общественной блажи. «Жители левого берега Рейна, — пишет Ростопчин из Эмса в том же году, — требовали конституции; это стало столь же неизбежным, как требование хлеба и зрелищ у римлян». Деятельность народного представительства — сплошная бестолковщина: «представительное правление не может нисколько соответствовать нуждам нации, когда каждый хочет говорить и никто не умеет слушать».

Деятели либеральных партий именуются у Ростопчина не иначе, как канальями. «Карлсбадские постановления и в особенности циркулярная нота прусского министерства привели в ярость либеральных каналий здешней страны» (письмо из Парижа от 8 ноября 1819 г.). «Немецкая декларация привела в ярость здешних каналий-пропагандистов.

Они полагают в своем невежестве, что Германия подымется всей массой ради нескольких голов, украшенных париками à la Brutus[354]. Эти французские якобинцы[355] похожи на пьяных, которые спешат напоить вновь пришедшего, чтобы от него не отличаться» (письмо от 3 октября). Торжество реакции в России приветствуется Ростопчиным самым горячим образом. «Судя по новым распоряжениям не только в России, но и в Польше, либеральная мания, кажется, начинает проходить и больше уже не желают ставить на карту свое существование ради похвал жалких писак; в этом отношении Занд[356] убийством Коцебу оказал великую услугу народам и долговечности царствующих особ» (17 декабря 1819 г.); «Нарышкин с женой спокойно и счастливо живут в Москве, где свободы боятся в такой же мере, в какой здесь ее добиваются» (5 февраля 1820 г., Париж). Стремление к политической свободе не может рождаться из действительных потребностей наций; это — не что иное, как следствие адских замыслов парижских якобинцев, раскидывающих повсюду свои сети: «Мир никогда не успокоится, пока будет существовать французская нация с своей столицей — Парижем. Нужно, чтобы улица Ришелье[357] поросла травой и в Пале-Рояль[358] началась охота на диких кроликов. Все бедствия революции исходят из Парижа» (Париж, 8 февраля 1821 г.). К этим сеятелям революционной крамолы Ростопчин причисляет также всю интеллигенцию всех стран: «ученые студенты в Германии — вскормленники якобинцев… По счастью для народов у разрушителей порядка нет денег, и только поэтому они не в силах произвести большого беспорядка» (1 июля 1823 г., Карлсбад).

Все эти идеи о зловредности представительных учреждений и политической свободы, об искусственном возбуждении конституционных стремлений путем коварных происков взбалмошных агитаторов, о полном несоответствии свободных учреждений действительным потребностям наций — все эти идеи, рассыпанные отдельными крупицами в письмах Ростопчина, были им выражены в совершенно законченной форме и систематическом порядке в обширном послании к императору Александру, которое было составлено Ростопчиным в 1823 г. под названием «Картина Франции»[359]. Это произведение Ростопчина, очень важное для изучения его воззрений, написано интересно, с известным литературным блеском, с любопытными экскурсами, обличающими в авторе живую наблюдательность. В набросанной здесь картине есть местами верные краски, остроумно подмеченные штрихи действительной жизни. Но все это нанизано на основную предвзятую идею, составляющую сущность политического мировоззрения Ростопчина, благодаря чему эта «Картина Франции» в конце концов в целом вышла тенденциозным памфлетом. Эта основная идея сводится к тому, что благо народов — в отсутствии политической свободы, а распространенное увлечение «вольностями» — не что иное, как психическая эпидемия, разносимая повсюду из Франции.