Исторические силуэты

Суровый и мрачный граф таил под безобразной наружностью неудержимую падкость до грешных плотских «шалостей», как он сам обыкновенно выражался. Он любил строго преследовать и карать разврат среди подвластных ему людей, и дворня его грузинской вотчины больно испытывала на себе моралистические наклонности графа Только для себя самого он делал любезное исключение. По свидетельству полковника Брадке, мемуары которого являются одним из надежнейших источников, у Аракчеева никогда не переводились многочисленные любовные связи. Сорока лет он, наконец, женился на 18-летней дворянке Хомутовой, миловидной и приятной особе. Брак оказался слишком недолговечным. Аракчеев замучил жену тяжелыми свойствами своего характера и более всего безудержной ревностью. Однажды, выезжая из Петербурга, Аракчеев строжайше приказал слугам следить за тем, чтобы его жена не посещала некоторых знакомых семейств, но самой жене ничего не сообщил об этом распоряжении. Через день после отъезда графа жена его садится в карету и велит везти себя как раз в один из запретных домов. Лакей докладывает, что это невозможно и передает волю графа. «Пошел к матушке!» — кричит оскорбленная графиня; приезжает в дом к матери и более уже не возвращается к мужу.

Так и прервалась семейная жизнь Аракчеева. Возвратившись в столицу, Аракчеев явился за женой. Вместе доехали они в карете до полдороги, затем карета остановилась, жена сошла на тротуар, и супруги расстались навсегда[471]. Преследуя ревностью молодую жену, Аракчеев сам беспрерывно изменял ей. В самый год женитьбы на Хомутовой (1806 г.) граф соорудил в саду грузинского имения чугунную вазу в честь своей любовницы Настасьи Минкиной. Эта Настасья сыграла важную роль в жизни Аракчеева. Он купил ее в свою дворню откуда-то издалека и сделал своей наложницей. Дородная, красивая смуглянка с огненными глазами крепко привязала к себе графа не только красотой, но и силою житейской изворотливости. В течение многих лет, до самой своей трагической смерти (ее убили дворовые, возмущенные ее жестоким с ними обращением), Настасья оставалась доверенной управительницей грузинской вотчины и, можно сказать, всевластно царила в имении графа. Аракчеев был, несомненно, привязан к этой женщине, что в особенности доказывается тем бурным отчаянием, которое овладело им после убийства Минкиной. Аракчеевские крестьяне были глубоко убеждены в том, что Настасья знается с нечистой силой и с ее помощью околдовывает графа. Рассказывали, что к Настасье по ночам прилетал змей, исполнявший ее таинственные поручения. Эти легенды как бы вскрывают то убеждение народа, что естественными путями никому невозможно было привязать к себе каменное сердце Аракчеева. До нас дошла переписка Минкиной с Аракчеевым, и в ней-то находим разгадку долголетней этой связи[472]. Опытная в житейских делах, Минкина действовала на графа разнообразными способами. Она брала свое и хозяйственной деловитостью при управлении имением, и грубой, униженной лестью, и постоянными наружными изъявлениями собачьей преданности. Но при всем этом ее силу составляло также и то, что она никогда не позволяла себе докучать графу ревнивыми жалобами и открыто мирилась с его сердечной ветреностью. В одном из писем от 20 июля 1819 г. она пишет Аракчееву: «Вам не надобно сомневаться в Н., которая не каждую минуту посвящает вам. Скажу, друг мой добрый, что часто в вас сомневаюсь, но все вам прощаю; что делать, что молоденькие берут верх над дружбою, но ваша слуга все будет до конца жизни своей одинакова…». Разумеется, такая уступчивость не стоила Настасье никакой душевной борьбы, и тайно от графа она находила для себя сердечные радости, более заманчивые, нежели аракчеевские объятия. Зато и граф — уже не тайком, а в открытую — не стеснял себя связью с Настасьей и, сохраняя Настасью в Грузине, как свой надежный резерв, никогда не отказывал себе в счастливых атаках на сердца петербургских искательниц графских милостей. Впрочем и в Петербурге, наряду с мимолетными связями, у Аракчеева была также долголетняя подруга — жена бывшего синодского секретаря, Варвара Петровна Пукалова, умная, образованная барыня, игравшая, благодаря связи с Аракчеевым, большую роль в петербургском сановном мире и, по-видимому, очень падкая до участия в служебных интригах. По Петербургу ходила тогда пародия на заповеди блаженства, в которой, между прочим, говорилось: «блажен, чрез Пукалову кто протекции не искал». Тиран Сибири Пестель[473], державшийся Аракчеевым, пресмыкался перед Пукаловой и поселился в одном с нею доме. В одном письме Дениса Давыдова[474] к Закревскому[475] от 10 мая 1820 г. встречаем любопытные строки: «Каким образом Вельяшев, который мостил сундуки свои червонцами, вымостил себе ленту? Неужели послужила к сему та дорога, которую он намостил шалями для прохода Пукаловой к Аракчееву?»[476].