Историчка

– Правильно Серега сказал, что все эти несогласные ― дебил на дебиле. Впервые столкнулся с вашим братом. Ничего, посидишь ночь в камере, а утром Петрович придет ― уж он-то тебя разговорит!

Николай Петрович Кузнецов, начальник отдела полиции, куда привезли Курина и других протестующих, в молодости служил в горячей точке и по счастливой случайности ни разу не был ранен. Вернувшись из армии, старший сержант устроился на работу в тогда еще существовавшую милицию, где дослужился до звания подполковника. Николай Петрович всем сердцем любил Россию и готов был уничтожить каждого, кто посягнул бы на безопасность Отечества. Он знал о вчерашнем митинге и специально пришел на работу пораньше, чтобы лично допросить задержанных в ходе несанкционированного мероприятия.

Едва подполковник вошел в свой кабинет, как на пороге возник уже знакомый нам лейтенант:

– Разрешите, доложить, Николай Петрович. Взяли шестерых. Школьников забрали родители под расписку. Гражданке выписали штраф. Двое в камере. Горбатый, его раньше Сергеев задерживал. И еще один ― взрослый, ― полицейский на минуту задумался, вспоминая данные задержанного. ― Кажется, Курин… Да, Федор Курин.

Начальник отделения замер, услышав знакомую фамилию. Он помнил, с каким уважением старшие сослуживцы рассказывали об Иване Кузьмиче Курине ― подполковнике КГБ и ветеране Великой Отечественной. Не может быть, чтобы родственник столь уважаемого человека, настоящего патриота своей родины, присоединился к шайке саботажников. Конечно же, нет! Мало ли их, однофамильцев?!

– Ко мне его, срочно! ― скомандовал Кузнецов.

Федора привели в кабинет начальника полиции.

– Курин Федор Иванович? ― произнес подполковник, не поднимая глаз от протокола, накануне заполненного молодым лейтенантом. ― Знавал я одного Курина. Иван Кузьмич ― не вашим ли родственником будет?

Суровый вид Кузнецова сразу же напугал Федю. Художник понял, что молчание, имевшее место в разговоре с лейтенантом, в данном случае сыграет против него. Потерев кончик носа указательным пальцем, Курин тихо сказал:

– Дед мой…

Николай Петрович резко побледнел, встал из-за стола, подошел к задержанному и пристально посмотрел в его глаза. Федору показалось, что он чувствует взгляд покойного Ивана Кузьмича. В последний раз столько презрения в свою сторону Курин-младший ощущал лишь в тот момент, когда заявил своему деду, что коммунизм ― это утопия, и торжествовать его однопартийцам осталось недолго.

– Не дожил Иван Кузьмич до такого позора! ― лицо подполковника покраснело, глаза же налились кровью от злости. ― Знаешь ли, ты, гаденыш, что дед твой с первого дня и до последнего войну прошел? Здоровья своего не жалел, чтобы такие, как ты, могли жить спокойно и сыто. Сколько молодых ребят жизнь свою положили ради нашего будущего! И не раздумывали ― шли на фронт, Родину защищать. И смерти не страшились ― лишь за Отчизну боялись. А вы что? Перед вами все возможности открыты. Вместо того, чтобы на благо России трудиться, решили ее развалить и распродать по частям? Не получится! Не родилась еще тварь, способная русский народ сломить! Раздавили фашистскую гадину, и вас раздавим. Хотя… вас и давить не придется. Разбежитесь сами, как тараканы. Такие, как ты, в сорок первом Гитлеру задницу целовали. Будь моя воля, собрал бы вас ― и в Сибирь. На самую черную работу. Нечего вас жалеть, предателей Отечества!

Кузнецов почувствовал, что ему не хватает воздуха. Он открыл окно, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, а затем взял стакан и налил себе воды из графина, стоящего посередине стола.

– Из уважения к покойному Ивану Кузьмичу, ― пониженным тоном заговорил подполковник, сделав пару глотков и немного переведя дух. ― Сегодня я тебя не задержу. А надо бы. Надо бы на пару месяцев прикрыть, чтобы ума набрался. Пошел вон! Еще раз увижу ― посажу, как организатора, старшего по возрасту… Вон! ― перешел на крик Николай Петрович, увидев, что Федя слегка замешкался.

Курин побледнел и поспешил покинуть кабинет начальника полиции. Он вышел из отделения, присел на бетонное крыльцо, покрытое прозрачной ледяной коркой, и закурил. Больше Федор не ходил на митинги.

Глава 4. Последняя любовь