Историчка

Так и сидел Федор на шее престарелой матушки, пока та не отдала свою уставшую душу в руки Христа, едва наследнику исполнилось тридцать пять лет. Оставшись один-одинешенек, Федя продавал на блошином рынке посуду, книги и сувениры, когда-то приобретенные покойными родителями и дедом. На вырученные деньги он покупал себе еду, сигареты и водку, к которой в последнее время пристрастился. Несколько раз, напившись, Федор засыпал, оставляя кран открытым, и затапливал соседа снизу ― некого господина Ж., тостощекого и красномордого мужичка лет пятидесяти, служившего дирижером в местной филармонии. Разумеется, последнего не устраивало такое положение вещей, и он решил как можно скорее ликвидировать нарушителя спокойной жизни. Однажды, увидев Федю, сидящего на лавочке возле подъезда и курящего «Приму», господин Ж. решил испытать удачу.

– Федя, привет! ― дирижер улыбался во весь рот, отчего его физиономия заливалась краской еще больше.

– Здравствуйте, ― пробурчал Федя, не поворачивая головы и не отвлекаясь от своих мыслей.

– Тяжело тебе, наверно, одному в такой квартире-то? Коммуналка большая, да и убирать долго.

– А я и не убираю, ― Курин, не отрываясь от сигареты, смотрел в пустоту.

– Федя, ― продолжал сосед. ― Тебе бы на природу переехать, к Каме! А знаешь, какие там виды? Жизни не хватит, чтобы нарисовать! А какой там воздух ― чистый, свежий. Жить бы тебе в своем доме, да картины писать, а не тут с нами, в муравейнике…

– Да где взять-то его, дом? ― Федор докурил сигарету, бросил окурок на землю и посмотрел на соседа. ― Денег у меня нет, и строить не умею.

– Федя, я тебе помогу! ― дирижер почувствовал, как его пухлые ладони потеют от волнения. ― Матушка покойная мне дом оставила в деревне, на самом берегу Камы. Там все есть: и газ, и водопровод. Я бы и сам туда с радостью переехал, да далековато мне оттуда до филармонии каждый день. А оркестр свой оставить не могу… Жалко дом, пропадает без хозяина. Вот если бы ты согласился свою квартиру на него обменять. И мое сердце было бы спокойно за дом матушкин ― уж больно она его любила, и ты бы поближе к природе поселился. Я бы тебе еще двести тысяч сверху дал на краски, холсты…

Глаза Феди загорелись. Он представил красавицу Каму, песчаный берег и сосновый бор. И собственный дом, где можно завести собаку и не выслушивать ежедневное ворчание соседки бабы Маши из-за грязных следов, оставленных на полу свежевымытого подъезда.

– Да, я хочу! Я очень хочу жить в доме! ― выпалил Курин. Глаза его горели еще ярче. ― Что от меня требуется?

У господина Ж. перехватило дыхание от неожиданности. Он не думал, что Федя так быстро согласится на его предложение.

– Феденька…― дирижер от волнения проглатывал слова. ― Феденька, я сам… Все сам… И документы подготовлю сам… Все сам, Феденька, все сам…

Дом, в который переехал Федор, оказался просторным и светлым. Покойная мать господина Ж. содержала жилище в чистоте: несмотря на очевидную бедность, в нем сохранился уют и частица души прежней хозяйки. Разумеется, стоил этот домишко, спрятавшийся в одной из крошечных прикамских деревень, намного дешевле, нежели четырехкомнатная сталинка площадью двести десять квадратных метров в сердце областного центра. Но оставим ненужные подсчеты и не будем взывать к совести хитроумного дирижера, воспользовавшегося простотой наивного художника.

В доме было две комнаты, в одной из которых Курин сразу уже устроил мастерскую. Из окон открывался восхитительный вид на красавицу Каму, и ночами слух Федора различал легкий всплеск волны, набегающей на берег. Аромат свежей хвои наполнял окрестный воздух и вероломно врывался в пространство дома сквозь незаметные глазу щели между деревянными рамами.

Деревенские жители подозрительно косились на нового соседа. Несмотря на то, что природа создала Федора Курина достаточно привлекательным мужчиной, выглядел он крайне странно. Темные волосы длиною до плеч, пропитанные краской и растворителями, практически полностью закрывали лицо, оказываясь бессильными лишь перед величием выразительного носа, которому позавидовали бы эталонные греческие статуи. Черные глаза со злобной недоверчивостью смотрели из-под высокого лба. Пухлые губы нервно вздрагивали, обнажая неровные зубы, пожелтевшие от частого курения. Огромный рост, являющийся несомненным преимуществом любого другого мужчины, для Курина был, скорее, недостатком. Будь Федя ниже, он бы легко затерялся в толпе и не притягивал любопытных взглядов. При нынешних обстоятельствах, стоило художнику появиться в общественном месте, как люди тотчас же обращали внимание на это почти двухметровое недоразумение и ехидно перешептывались, а самые смелые не скрывали смеха и крутили пальцем у виска. Федор и сам стеснялся своего роста: во время ходьбы он постоянно горбился, очутившись же рядом с другим человеком, стоял, широко расставив ноги, чтобы казаться меньше.