Истории Андромеды

Орфей: Сперма, извергнутая в это гнусное соединение, означает эксплуатацию, доведенную до крайности, — растраченный потенциал, брошенный на уже страдающий рабочий класс. Эта гнусная сцена служит суровым напоминанием о том, что необходимо срочно провести реформу, чтобы гуманоидчество осознало истинный прогресс.

Философы стали рассуждать о дерьме, пока шеот не взял это дерьмо в свои руки, став его размазывать по столу, тем самым образуя загадочный узор мочи, спермы и кала, слившиеся воедино чтобы образовать грязную картину.

Кирос: Интересно! Вы призываете нас задуматься, можно ли найти красоту и мудрость даже среди такой грязи. Точно так же, как скульптор лепит из глины привлекательную форму, вы манипулируете этой мерзкой материей, чтобы создать послание, превосходящее ее гротескную природу.

Майрон пытается разглядеть какой-либо более глубокий символический смысл за тревожным паттерном, возникающим перед ним.

Майрон: Это необычное творение стирает грань между мерзостью и искусством, заставляя нас противостоять нашим предвзятым представлениям об эстетике и вкусе. Является ли это воплощением жизненного хаоса или, может быть, комментарием морального разложения общества? Он вызывает во мне противоречивые чувства.

Орфей сердится, но ищет связи со своими теориями классовой борьбы и социального прогресса.

Орфей: Каким бы неприятным ни было это грубое выражение, оно, по-видимому, раскрывает кое-что о нашей коллективной психике. Глубокое отчаяние, порожденное системным угнетением, может проявляться в подобных трансгрессивных действиях, которые служат резкой критикой установленных норм и ценностей.

Не обращая на их размышления внимания, Шеот продолжил манипулировать кусками кала, вылепливая уже из нее скульптуру, похожую своими грубыми чертами на гуманоидное существо. Увидев что-то напоминающее фигуру, Кирос отступает от стола, чтобы рассмотреть созданную скульптуру под другим углом.

Кирос: Может быть, через такую отвратительную среду нас ведут к размышлениям о божественном? Эта смесь, какой бы мерзкой она ни была, превратилась в образ, побуждающий к размышлению о вещах, лежащих за пределами нашего земного существования.

Майрон задумчиво смотрит на фигуру и начинает размышлять о ритуалах и культах, связанных с этим новообретенным “божеством”.

Майрон: Если в этом гротескном творении есть хоть капля божественного, возможно, нам следует исследовать различные способы благоговения перед его присутствием. Ища знания в нетрадиционных формах и проявлениях, мы можем приблизиться к раскрытию Абсолютной Истины.

Орфей, все более и более разъяренный тем, что его коллеги-философы скатываются к религиозным дискуссиям, не может больше сдерживать себя.

Орфей: Хватит! Эта непристойная демонстрация служит только отвлечению внимания от насущных проблем, связанных с материальными условиями и классовой борьбой. Здесь нет божественного откровения; лишь грубая попытка привлечь внимание, отвлекающая от подлинного дискурса, необходимого для общественного прогресса. Не будем больше тратить время на такие развлечения!

Но они не слышали его. Кирос и Майрон, увлеченные оценкой морального потенциала отвратительной скульптуры, вступают в оживленную дискуссию о вере и морали.

Кирос: Возможно, этот гротескный идол каким-то образом может служить нетрадиционным маяком справедливости и сострадания. Если мы можем помочь другим обрести добродетель через почитание этого творения, не следует ли игнорировать его поистине отталкивающую природу ради большего блага?

Майрон: Действительно, Кирос! Принимая этот противоречивый символ — одновременно мерзкий и божественный — мы бросаем вызов общепринятому мнению и вдохновляем на более глубокое понимание. Его необъяснимое очарование может привести нас к синтезу нашей врожденной разумитской слабости и трансцендентного стремления к всеобъемлющему знанию.