Грустно сложив за спиной крылья, он забрёл в какое-то уютное кафе. На окнах струились прозрачные бирюзовые занавеси, вдоль стен стояли нескончаемые ряды книжных полок, заполненные литературой самых разных жанров — от беллетристики до публицистики. Под потолком висела хрустальная люстра, с лампочками в виде канделябров, к стенам крепились бра, сделанные в подобном же стиле. Уютные столики красного дерева с резными ножками, выполненными в виде грифонов, русалок и химер, были украшены плетёными скатертями, сделанными из похожего на бамбук материала. Вкруг них расположились стулья, сделанные точно в таком же стиле, да ещё и обитые бархатом.
— Что вам угодно? — К нему подошла официантка с волосами, забранными в два чёрных задорных хвостика.
Её накрахмаленный передник идеально сочетался с костюмом старинной английской горничной. Два живых чёрных глаза блестели из-под вихрастой чёлки.
— Вы меня видите? — спросил он, немало удивившись.
— Да, — кивнула она, — вам повезло, что вы забрели сюда. Обычно, такие, как вы, неоперившиеся, легко достаются на корм дагонам. Но здесь вы можете чувствовать себя легко и свободно. Вы не хотите есть? Обычно, всех вновь прибывших очень сильно терзает информационный голод.
— Меня волнует кто я, как здесь оказался, кто такие дагоны, и что мне делать дальше, вы не подскажете?
— Сию минуту, — сказала она, и, отвернувшись, ушла.
Через несколько томительных минут она вернулась с подносом, на котором лежал толстый талмуд, одно письмо и розовый листок.
— Как будете оплачивать?
— Э-э-э… но у меня ничего нет.
Она терпеливо улыбнулась.
— За информацию платят временем. Вы готовы к процессу снятия со счёта вашего персонального времени?
Помедлив, он кивнул. Всё равно его съедят дагоны, если он не узнает, что они такое.
Оголив его запястье, девушка быстро провела рукой по едва различимой вене. Оттуда брызнула красная лента, состоящая из маленьких картинок, видимо, его потерянных воспоминаний. Он ощутил себя ещё более лёгким и невесомым.
Довольно улыбнувшись, официантка сказала:
— Оплата произведена по всем правилам. Приятного аппетита.
Он начал с розового листка. Это оказалась записка, торопливо сделанная женской рукой, вернее, её обрывок:
— …дня ни в коем случае не проходите по Парковой, с левой стороны ожида…
Это ничего ему не объяснило.
Письмо оказалось без надписанного адреса. Внутри конверта лежала пергаментная бумага, на которой было написано всего два слова: Менсус Сильано.
В талмуде же описывались жуткие твари: дикие вырги, высасывающие костный мозг у заснувших на парковых скамейках неосторожных прохожих, кровожадные ыыыргалы, высасывающие кровь исключительно женщин, карригоры, гиганты, нападающие с последним лучом рассвета, пронзая сердце жертвы, чтобы похитить её душу, и дагоны, существа призрачного мира, охотящиеся за душами, которые ещё не определились, куда они попадут — отправятся ли в Путь, останутся Здесь, или же станут блуждать. Что дагоны делают с этими душами — о том здесь лучше умолчать, настолько это ужасно. Менсуса — как он понял, его зовут именно так, — аж передёрнуло.
Встав, он сдержанно раскланялся с гостеприимной официанткой, искусственная улыбка которой уже не казалась ему такой приветливой. Струны ветра, натянутые на его крыльях, зазвенели — теперь он понял, как люди лишаются воспоминаний при перерождении: просто отдают их в обмен на необходимую для выживания информацию в таких вот кафе данных.
Куда держать путь дальше, Менсус? Ты знаешь не более, чем ведал до этого, и путь твой не предопределён. Будь здесь хотя бы какой-то проводник, тогда можно было бы говорить о путешествии, но здесь пусто и тихо, и неясно, что делать, кроме того, что необходимо бегать от дагонов.
Издалека до него донёсся чей-то тихий плач. Так могла бы звучать арфа, если бы пальцы ветра нежно перебирали её на минорных нотах. Взлетев, он направился к источнику звука.
Звук исходил из леса. Менсус замер, ослеплённые ужасающим зрелищем: человек взобрался на крутую скалу, нацепил на шею верёвку, привязанную к ветвям расположившегося чуть выше дерева, и приготовился прыгать. Увидев ангела, человек, однако, замер.
Протянув вперёд руку, Менсус медленно подлетел к самоубийце и погладил его по голове.
— За что ты так казнишь себя? В этом мире нет ничего более непоправимого, чем самоубийство, ты должен бы это знать — вон, какой взрослый.
— А ты кто такой?
— Я — Менсус, и больше я ничего о себе не знаю. Зачем ты решил свести счёты с жизнью?
Висельник заплакал. До слуха Менсуса вновь донеслись звуки арфы.
— Понимаешь, вчера утром я, как обычно, сел на мотоцикл, решил прокатиться на своей любимой скорости, но, проезжая мимо парка, сбил человека. Насмерть, кажется. Он сейчас в реанимации, а я стал убийцей, и я никогда себе этого не прощу!
Менсус вновь погладил незнакомца по голове и молвил: