Истории драматургии театра кукол

Е. Калмановский справедливо заметил, что изображенная в «Любви к одному апельсину» Италия везде и всюду какая-то русско-простонародная. И Труффальдино в то же время немного дядька Савельич. И волшебные силы – Клеонта со Старухой и Псом – еле-еле прячут деревенскую свою душевность, вовсю радуются доброму слову и ласковому поступку. «Синакевич сам по себе, – писал исследователь, – без тени сомнения он берется за кажущиеся азы. Так, например, получилась пьеса “Как кошка с собакой”. Дети, бывает, весело смеются над оказавшимися среди них заиками или рыжими. Люди одной национальности нередко подшучивают (самый легкий случай!) над другой […]. Синакевич тем сильнее волнуется: вроде бы на самом деле все тысячу раз заповедано, а по-прежнему сколько раздражений и вражды вокруг! Между тем, утверждает он, надо просто по-настоящему вглядеться, вслушаться, вдуматься в другого. Тогда не захочется ни злиться, ни пакостничать. С какой яростью (так повелось!) ненавидит Кота Пес, вообще-то истинно добрая душа, совестливый трудяга. Но как же горячо подружились они, претерпев испытания, получив возможность хорошо рассмотреть друг друга […]. Наивно? Отчасти, вероятно, да. Таков Синакевич […]. С упрямством Коперника он берется расставлять все по порядку, с самого начала. Притом огорчается, негодует, но и смеется, скорее всего, над самим собой тоже. И негодует, и смеется талантливо. Он такой. Сказка под названием “Лобастый” […] это небольшая пьеса, как будто лишенная очевидных театральных обольщений […]. Ей присущи все основные свойства, характерные для Синакевича. Только плотней фундамент горького недоумения и нескончаемой любви. “Но люблю мою бедную землю, оттого что иной не видал” […] Подобно своему Лобастому, Владимир Сергеевич мешал веру с разуверением, насмешливость с восторгом. И шел, шел до края, до предела» [374] .

Предтечей В. Синакевича, человеком, сформулировавшим новое отношение драматургов не только к театру кукол, но, в первую очередь, к состоянию общества, можно считать Ф. Д. Кривина, автора нескольких пьес, лучшей из которых, вероятно, была его пьеса «Замок Агути», написанная в 1980 г. [375] Это пьеса-притча, пьеса-предчувствие, может быть, даже предвосхищение грядущих скорых изменений в обществе и стране. Фабула ее заключается в том, что жители некоего сказочного города-государства – звери и птицы – стремятся путем обмена своей «жилплощади» обрести счастье, покой и благополучие. Всем им очень неудобно и дискомфортно жить, потому что Бегемот ютится в узком коридоре, Жираф – в низкой кладовке и т. д. Все они печатают и читают объявления: «Меняю квартиру без удобств на квартиру с удобствами. Плохих не предлагать». Никто не может предложить им что-то подходящее до тех пор, пока к ним не приходит Заяц Агути и не предлагает поменяться на его Воздушный Замок.

Размышляя о возможностях и задачах театра, драматургии театра кукол, Кривин, в свойственной ему притчевой манере, утверждал: «У старика Театра сын Кино и внук Телевидение. “Старик, тебе пора на покой, твое время кончилось. Уходи, старик, со сцены!”. Но старик не уходит. Он только на сцене и может жить. Некуда ему уходить со сцены. Это о театре вообще. А если говорить конкретно, то, мне кажется, важнейшая функция театра – воздействие на эмоции, побуждение к сопереживанию. Способность сопереживать – важнейшее качество личности. Человек, не способный сопереживать другому человеку, является человеком только биологически, то есть формально. Театр заставляет сопереживать даже равнодушных. Он, как и другие виды искусства, дает крупным планом то, что в жизни рассыпано по мелочам. Обратите внимание, в театре плачут над чужим горем чаще, чем в жизни. Потому что зритель в театре не столько зритель, сколько соучастник, а в жизни он зачастую не участник, а зритель. Театр воспитывает (точнее – возбуждает) интерес к жизни, хотя, к сожалению, бывает и так, что растет интерес к театру, а интерес к жизни остается на прежнем уровне […]. Если принять определение, что «мир – театр, а люди – актеры», то театр, в который мы входим, дает нам возможность повысить свою квалификацию. Это открытый урок, где никто не скрывает того, что он играет, как это бывает в жизни. У С. Цвейга есть такие слова: “Нет ничего прекраснее правды, кажущейся неправдоподобной” […] В театре не должно быть сверхъестественного, его закон – естественность. Поэтому для него уместен прямо противоположный девиз: «Нет ничего прекраснее вымысла, кажущегося правдоподобным». Но вымысел, кажущийся правдоподобным, – это старый театр. Новый театр потянулся к той самой Правде, кажущейся неправдоподобной. Он перестал быть подражателем действительности, он стал ее судьей. […] Сделать взрослую проблему понятной и интересной детям – такова задача кукольного театра для детей» [376] .