Истории Фирозша-Баг

Появилась мамай-джи и расположилась в своем кресле на веранде. В сидячем положении в ней не было и следа той немощи, которая заставляла ее ходить, согнувшись в три погибели. Врачи говорили, что все дело в слабом позвоночнике – он не может выдержать вес ее живота, ставшего совершенно непомерным. По маминым детским фотографиям я знал, что мамай-джи всегда была крупной статной женщиной с величественной осанкой. Она раскрыла мешочек с пряжей, хотя врачи велели ей беречь глаза после недавно прооперированной катаракты. Потом она заметила меня с пинцетом.

– Только рассвело, а он уже заставляет ребенка опять делать дулиндар[110]. Это не принесет ничего хорошего, – говорила она себе под нос, прилаживая шерсть и веретено, но не собираясь вступать с отцом в явные пререкания. – Выдергивать волосы, как будто из мертвой курицы. Это дурной знак. Я вас предупреждаю. И ведь каждое воскресенье, одно за другим! Но меня же никто не слушает. Разве такое поручают ребенку? Ему бы пойти на улицу поиграть или поучиться, как делать базар[111], как торговаться с мясником в банье.

Она бормотала тихо, чтобы дать отцу возможность притвориться, будто он ее не слышит.

Я злился, что она отчитывает папу и называет меня ребенком. Мамай-джи крутила веретено, и по мере его опускания шерстяное волокно, которое она держала в левой руке, превращалось в нить. Я следил и ждал – даже надеялся, – что нить порвется. Иногда такое случалось, и тогда мне казалось, что мамай-джи не может поверить своим глазам, так она потрясена и уязвлена случившимся. Мне становилось ее жаль, и я бросался поднимать веретено. На этот раз оно, крутясь, свесилось до полу без всяких неожиданностей и болталось на красивой новенькой нитке. Она подтянула его кверху, намотала нить вокруг растопыренных пальцев левой руки, большого и мизинца, покачивая запястьем туда-сюда и одновременно крепко сжимая клочок шерсти указательным и средним пальцами. Клочок шерсти был похож на прядь ее собственных волос, белых, как снег, и немного спутанных.

Мамай-джи пряла достаточно шерсти, чтобы всем нам хватило на кушти. После смерти дедушки она проводила за этим занятием все больше времени, поэтому у каждого из нас теперь имелся запасной кушти. Пояса плелись профессионалом, всегда ценившим высокое качество нити. Даже в храме огня, когда во время молитвы мы их развязывали и завязывали, на них обращались завистливые взгляды других парси.

Я с восхищением смотрел на веретено и на гармоничное проворство бабушкиных рук. Меня завораживали ее прядильные принадлежности. Опускающееся веретено казалось похожим на ведро, крутясь, устремляющееся вниз, в священный колодец Бхиха Бехрама, чтобы набрать воды для таких, как мы, ходивших к нему молиться по святым дням после посещения храма огня. Я представлял себе, как хватаюсь за низ веретена, как погружаюсь в темный колодец, точно зная, что мамай-джи не даст мне утонуть и вытащит своей колеблющейся рукой, и молился, чтобы нитка не порвалась. Еще я любил смотреть, как на старом граммофоне вращаются пластинки со скоростью 78 оборотов в минуту. Одна мне особенно нравилась: ее круглая этикетка была такого небесно-голубого цвета, какого я больше нигде не видел, а буквы были золотые. Я ставил эту пластинку снова и снова, просто чтобы наблюдать за успокаивающим вращением голубого и золотого и концентрическими кругами блестящей грампластинки, бороздки которой при удачном освещении создавали эффект спирали. Теплый запах дерева и кожи граммофонного ящика, казалось, исходил прямо от этой шеллаковой спирали, когда я садился рядом, прижавшись к нему щекой, чтобы ощутить вибрацию вращающегося диска. Мне делалось так уютно и хорошо, как когда пропускаешь школу из-за легкой простуды и целый день проводишь с книжкой в постели, а вокруг суетится мама, и ты ешь белый рис и суп, приготовленный специально для тебя.

Папа закончил вырезать объявление и перечитал его.

– Да, это подходящее. Звучит многообещающе.

Он снова взялся за газету, потом вспомнил, что бормотала мамай-джи, и тихонько сказал мне:

– Если это дулиндар, который приносит несчастье, то как же я нашел такое хорошее объявление? Ох уж эти старики…

И вздохнул немного сердито. Потом поспешно добавил:

– Не останавливайся. Мне предстоит очень важная неделя.

И, хлопая ладонью по столу в такт произносимым словам, продолжал:

– Вырви… каждый… седой… волосок!