Истории из лёгкой и мгновенной жизни

Одна моя дальняя знакомая полетела за мужем в Африку на неделю, взяв с собой двухмесячного младенца – при том, что никакой необходимости в этом сопровождении не было: знакомая просто боялась, что муж ей изменит, – а тут она рядом, младенец, – двойная гарантия верности. И вот они таскали двухмесячного ребёнка в Африку и назад, а он орал по дороге, потому что точно знал, что конкретно ему это было не надо.

Я много езжу по стране, и постоянно наблюдаю в самолётах и поездах разнокалиберных младенцев, которые иной раз рыдают от перегрузок и турбулентности целыми ночами на самые разные голоса.

«Куда они все едут? – думаю я. – Что у них за дела такие?»

Сегодня утром я, в утреннем поезде на Москву, снова столкнулся с той же самой ситуацией.

Молодая мама, годовалый ребенок. Сели, поехали. Он минут пятнадцать поспал, потом начал неистово голосить.

Мать, впрочем, тянуть не стала – тут же вышла в тамбур.

Я и забыл про неё.

Потом смотрю – а она от Нижнего до Владимира так и стоит в тамбуре, качает дитя.

Мне, признаться, стало немножко стыдно.

Я ещё помню, каково это – час ребёнка качать на руках.

Вот, думаю, почувствовала, что многие желающие отдохнуть перед сложным днём в Москве из-за её дитяти не выспятся, – и покинула вагон.

А чего покинула-то? Кому не нравится – пусть едут на личном транспорте.

Как моя бабушка говорила, когда я спрашивал, не сложно ли ей в пять утра вставать, чтоб заниматься хозяйством: «Умру и высплюсь».

Та самая бабушка, к которой мы, слава богу, съездили вовремя и успели.

Цивилизация возвращается

Счастье выглядело так: чипсы «Московская картошка», двадцать, к примеру, пачек. Есть и запивать колой.

Была уверенность, что этим наесться нельзя никогда. Год-то был какой-нибудь 1987-й.

Хотя и тогда подростковое моё сознание, не ведавшее таких понятий, как «патриотизм» и «космополитизм», вовсе не готово было безоглядно капитулировать перед «тлетворным Западом».

«Буратино» и «Тархун» я любил больше.

Росли мы в деревне, и я помню, как привозили в сельмаг лимонад.

Это было ещё раньше – в самом начале восьмидесятых, Брежнев только умер (учительница плакала; говорили, что будет война, но я не очень верил).

Нужно было найти две пустые бутылки и ещё, кажется, доплатить какие-то копейки. За такую ерунду тебе выдавали настоящее чудо: полную бутылку лимонада.

Мы с пацанами рыскали вокруг магазина, мне было лет шесть, поэтому за прошедшие с тех пор почти сорок лет я позабыл цену пустой тары, но помню, что какие-то бутылки – из-под водки или шампанского – стоили ещё дороже, а другие, не помню из-под чего, вообще не принимали.

Досадно было, если на горлышке скол, даже самый маленький. Если не принимали – это казалось почти трагедией; впрочем, поправимой. Снова мчались на поиски. Бутылки всё равно находились.

Раньше такого мусора, как нынче, не наблюдалось – всех этих броских пакетов, несгорающих обёрток, разноцветных упаковок и прочего. Мужики пили, закусывая тем, что съедалось без остатка; на месте распития оставалась разве что золотистая обёртка плавленого сырка. И бутылки – их было видно издалека.

И вот ты получаешь своё счастье.

Особенная удача, если лимонад оказывался залит по самую пробочку: это несколько, два или три, дополнительных глоточка.

Случались бутылки, где, наоборот, был существенный недолив… но и это ничего, переживаемо.

Открывали о железную оградку – шла пена, тут же начинали отхлёбывать, обливаясь и смеясь.

А потом цедили понемножку, замирая от счастья.

…или мороженое.

Пломбир, сразу три порции; я ностальгирую по этим бумажным стаканчикам; хотя да, в вафельном было ещё вкуснее.

Однажды мы пришли к лотку, а мороженщицы уже не было. Начали зачем-то ворошить бумажные упаковки, в которых привозили мороженое, и – чудо! – под ворохом упаковок обнаружили целый ящик нераспроданного мороженого. Наверное, мороженщица что-то спутала.

Мороженое, конечно же, растаяло и являло собой месиво… но подтаявшее мороженое – оно же гораздо вкусней.

Мы испытали приступ небывалого восторга.

Если б Дед Мороз однажды оказался реальным, нас бы это не обрадовало так сильно. Мороженое было нежнейшим, свежайшим, сладчайшим, молочным.

В молоке мы все знали толк – наши бабушки держали коров. Мы росли на молоке.

Котлеты опять же мать делала из настоящего мяса.

Я помню, как прибегаешь с речки, и не пара котлеток на сковородке лежит, как сейчас жарят, а штук тридцать – полная сковорода; и ещё в холодильнике, в огромной тарелке, накрытые другой тарелкой, холодные.

Холодные почему-то казались особенно вкусными.

Возьмёшь оттуда пару котлет, они в такой как бы изморози, хлеба отрежешь чёрного, посолишь его, огурец из лукошка немытый, – и снова к тебе счастье приходит.

К чему вся эта история: когда мы переехали в город и в нашем городе открыли «Макдональдс», мне даже в голову не пришло туда пойти. То есть у меня уже водились какие-то деньги, мне было лет, наверное, пятнадцать или восемнадцать, но я даже не зафиксировал, когда «Мак» появился, – до такой степени было всё равно.