Истории молодого математика

Под нашим окном, рядом с помойкой, находилась воронка от неразорвавшейся фугасной бомбы, большая яма, полузаполненная водой, которую почему-то долго не закапывали. А посреди двора осенью 1945 года лежали бревна, предназначенные для отопления квартир в зимние месяцы. Расположившись на них, мы, то есть дети из нашего дома, обсуждали всякую всячину, например, договаривались, во что будем играть: в ножички, классики, лапту, штандер, прятки, войну или в города: Минск – Кострома – Актюбинск – Курск – Кинешма – Акмолинск… Здесь на бревнах мне и довелось услышать от одного из сверстников слова, запомнившиеся навсегда: «Эх, дали бы мне автомат, я бы всех евреев перестрелял». Мотивировка: они – трусы, не воевали, отсиживались в тылу. Я промолчал.

Мне было восемь лет тогда, но еще в пятилетнем возрасте, в детском саду в Свердловске я очень удивился, когда меня впервые обозвали жидом, и наивно спросил насмешника: «Да разве я – птица?», поскольку знал, что мальчишки называли жидами воробьев. Мать тогда объяснила мне, что мы – евреи, а жид – плохое слово, которым плохие люди обзывают представителей нашей национальности. Что еще говорила она мне, не помню, вероятно, уговаривала не обращать внимания, но вскоре, из тихих разговоров взрослых, я узнал, что по слухам Гитлер убивает всех евреев, и, это наполняло мое сердце первым в жизни смертельным ужасом, когда я оставался один.

И вот теперь уже в ленинградском дворе, кому-то захотелось евреев перестрелять. Похожее случалось и в школе. Например, в моем классе некий Т. «ненавидел евреев за семейственность», по всей видимости эмоционально откликаясь на обсуждение своими родителями антисемитской статейки в «Ленинградской Правде». «Будут дразнить – говори, что Карл Маркс тоже был евреем», – учила меня мать, но, когда я однажды использовал этот аргумент, оппоненты не поверили. Да и как поверишь в такой поклеп? Доказательств у меня не было и, кстати, впервые я увидел напечатанным подтверждение неарийского происхождения автора «Капитала» лишь через 13 лет в одном из томов «Детской Энциклопедии», только что вышедшем в Москве – прощальный привет хрущевской оттепели.

Мальчишкой я ужасно смущался, когда мама начинала с кем-то говорить на идиш в присутствии неевреев. Мне становилось стыдно в бане и в раздевалках, когда было видно, что я обрезан. Я стеснялся и слова «еврей», и своего отчества Гилелевич[20], когда перед всем классом приходилось диктовать воспитательнице личные данные для классного журнала. В годы жизни в СССР мое отчество воспроизводили как Гильевич, Григорьевич, Георгиевич, Гильенович и даже Галилеевич. В детстве я переживал также из-за своей «нерусской» фамилии Мазья[21], вдохновлявшей сверстников на прозвища Мазила, Мазепа или Мазня-размазня.

Как мне хотелось стать как все! Но я знал, что ничто не поможет. По мере хронологического поступления другого материала по еврейской теме я буду возвращаться к ней, но сейчас мне хочется очутиться в первом «Д» 207-й школы.

Как трудно стать отличником

В те годы, даже в сравнительно интеллигентных семьях не было принято и даже считалось неполезным («ребенку будет скучно на уроках») учить детей чтению до школы. Но моя мать была уверена, что ее сокровище, глотающее одну толстую книгу за другой, сразу станет учиться на круглые пятерки и передала эту уверенность мне. Увы, первые дни за партой оказались для меня самым настоящим шоком. Тот факт, что я свободно читал, нисколько мне не помог. Насладившись единожды моей виртуозной техникой, учительница Нина Васильевна Смирнова больше меня не вызывала, сосредоточившись на обучении «русскому устному» подавляющего большинства. А в классе нас было ровно сорок.

А с «русским письменным», иначе говоря, «письмом», дело у меня поначалу не пошло. Помню, как сейчас, сижу за партой с открытой тетрадкой и ручкой в руке. Требуется написать строчку крючков вроде латинского «и» без точки. Скажете: «Просто», но у меня ничего не выходило. Во-первых, кляксы! Макать перо в чернильницу так, чтобы их избежать, ни за что не удавалось, а уж если кляксу посадил, надо как-то поаккуратней промакнуть – вырывать страницы строго запрещалось. Но, допустим, с кляксой примирился. Как крючок изобразить? В букваре-то он красивый: правильный наклон вдоль тетрадочной косой линии, жирная и волосяная части, скругление, а у меня что? А ничего хорошего – смотреть противно. Нина Васильевна проходит между рядами парт и повторяет: «Пишите с нажимом». А я, мальчик старательный, понимаю буквально и жму изо всех сил. Бумага, естественно, не всегда выдерживает, кое-где рвется. Прибавьте сюда разнообразие размеров и наклонов моих крючков! И, пожалуйста, результат: «Мазья, тройка!» А потом еще тройка за кружочки и другая – за запятые или точки. Они тоже получаются плохо.

Страницы личного дела Вовы Мазья