Истории приграничья

На другие сутки, ближе к обеду, граф осведомился, отчего не видно его гостя. Ему доложили, что ещё спозаранку Мэи-Тард покинул дом. Хозяина несколько задело то, что молодой человек, которому он благоволил, даже не попрощался. Но вспомнив о состоянии Лина, великодушный дворянин простил менестрелю неучтивость. Взяв в руки кубок с вином, он подошёл к окну и долго стоял, глядя на улицу и вспоминая свои молодые деньки.

С наступлением сумерек, готовившегося лечь в постель Берната Альде-Суври побеспокоил доверенный слуга.

— Ваша светлость, — сказал он, — мне донесли, что один из наших ратников видел господина Мэи-Тарда в таверне в ремесленном квартале очень сильно выпимши… Простите мне мои речи, ваша светлость, но по словам Синра, господин Мэи-Тард ходить не мог. Зная, как вы относитесь к господину Мэи-Тарду, я взял смелость доложить о том…

— Правильно сделал, — кивнул граф. — Пошли людей, пусть приведут его сюда.

Посланники Альде-Суври подоспели вовремя: какой-то бродяга пытался стянуть футляр с арфой с мертвецки пьяного менестреля, растянувшегося на лавке. Отвесив вору мощного пинка, ратники подняли Мэи-Тарда и на руках отнесли в дом графа.

Сам Альде-Суври, расмотрев, в каком виде находился молодой человек, иронично заметил:

— Разве стоило тащиться в какой-то грязный притон ради того, чтобы напиться, когда здесь имеется погреб с неплохим выбором вин? — Он покачал головой. Переведя взгляд на слугу, распорядился: — Разденьте его и уложите в постель…

Ночь и часть следующего дня Лин провёл в кровати. Когда он, наконец, появился на пороге отведённой ему комнаты, приставленный графом лакей помог менестрелю умыться и одеться. Он же прислуживал Мэи-Тарду во время трапезы.

Покуда Лин уныло ковырял двузубой вилкой отварную курятину, лакей сообщил, что граф со свитой уехал на торжества.

— Какие ещё торжества? — без интереса спросил менестрель.

— В честь приезда короля.

— А-а, — вяло протянул Лин.

Отодвинув нетронутый завтрак, он, делая долгие паузы между глотками, выпил кубок вина. После рухнул на кровать и почти не двигаясь, провалялся до вечера.

Вернувшись, Альде-Суври первым делом осведомился о Лине. Выслушав доклад слуги, зашагал к комнате Мэи-Тарда. Распахнув незапертую дверь, остановился на пороге.

— Боги, да здесь, словно обиталище демонов, даже дышать нечем! — воскликнул он, оглядывая небольшое помещение, уставленное десятком оплывших свечей. Несколько из них погасли, но менестрель не обращал на это внимания.

— Здесь и есть логово демонов, граф, — безучастно отозвался Лин.

Он сидел прямо на полу и неотрывно глядел на яркое пламя, горящее в камине. Граф отметил, что отсветы огня, переливавшиеся на неподвижном лице молодого человека, не оживляли его, как это бывает обычно, а напротив, придавали вид грубо вырезанного деревянного истукана.

Сквозь зубы выругавшись, Альде-Суври прошёл к окну и настежь распахнул его. Глубоко втянув прохладный вечерний воздух, с наслаждением выдохнул. Повернувшись, сложил руки на груди и заговорил:

— Мой друг, не знаю, что у вас произошло с этой красоткой, но даже отказ — не повод себя изводить. Поверьте, мне ведомо, о чём толкую. Я вдвое старше вас и опыт мой куда обширнее. Не раз я любил и, увы, не раз был отвергнут. Жестокий удар по самолюбию и крушение надежд ненадолго может сбить с ног даже закалённого витязя. Но время проходит — и стирает всё. Хорошее заканчивается, дурное забывается. Сейчас вам плохо, больно, обидно: дайте срок — даже это пройдёт. И коли примите вы неудачу с достоинством, доброе расположение духа скорее вернётся к вам!

На протяжении его речи лицо Мэи-Тарда все более застывало, превращаясь в маску, выражавшую ожесточение и скорбь. Опрометчивые злые слова уже повисли на губах. Но, когда граф умолк, Лин тяжко вздохнул и разом стал похож на смертельно раненого, покорно ожидающего конца.

— Вы мудры и великодушны, ваша светлость, — проговорил он, — но даже вам не понять… совсем недавно я сам не постиг бы подобного… Говорят, боги наделили меня даром изящно складывать слова — но я бессилен передать, что чувствую. Мои любовь и жизнь переплелись теснее гибких ветвей на узорах писцов и резчиков, и отныне их не разделить. Я без меры благодарен вам, граф, за ваши покровительство и участие, и всё же должно мне сказать, что в моём деле бессильны и многоумные советы, и злато, и заступничество. Оставьте меня моей судьбе, ибо мыслю, суждено сгореть мне в этом невероятном пламени…

Хмурясь, Альде-Суври глядел на понурого менестреля и раздумывал, как бы облегчить страдания молодого человека.

— Юному сердцу всякая преграда в любви видится неодолимой, а отчаяние — бездонным, — наконец, вымолвил он. — Сейчас вы глухи к моим словам, посему я пока что оставлю вас. Обратитесь с молитвой к богам или поспите, сделайте что-нибудь, что отвлечёт вас от тоски. Завтра побеседуем ещё.

Граф направился к выходу. Остановившись в дверном проёме, сказал напоследок: