Истории тёмного королевства (СИ)

— Нет, Бэзи, — он подходит на шаг ближе, — ты не девчонка из группы поддержки, конечно нет, дорогой. Просто ты — пай мальчик, который упорно хочет казаться хуже, чем есть. Это мне в тебе и нравится, дорогой.

— А ты — монстр, внутри которого живёт щепотка добра? — не могу сдержать усмешки. — Так ты думаешь?

— В каждом, — он вальяжно пожимает плечами, — живёт щепотка добра, милый. Или нет.

И тут же скалится, как будто я сомневался когда-нибудь, что в нём добра нет.

— Но именно это, милый мой Бэзи, — щебечет он, мнимо-беззаботный, — тебе во мне нравится. Я не прав?

— Ты очень хорошо меня знаешь.

— А ты меня.

И он притягивает меня к себе. Смотрит пытливо в глаза, а я в его — тоже. Эта игра подходит к финалу. У каждой сказки есть конец, не обязательно счастливый. Но нам на счастье плевать. Нам всегда было нужно только одно — чтобы было интересно.

Я чувствую сладость его пьяного дыхания и острый аромат его духов. Моё сердце бьётся в замедленном темпе, но учащается, когда чувствую, как он целует мои губы следом своего вздоха.

Вот и всё, что мы теперь можем позволить друг с другом.

Ничего большего.

Он толкает меня назад, и я исполняю приказ — лечу.

Не потому, что не могу удержаться.

Потому, что не хочу.

Мы жили вместе. Разыгрывали шахматную партию вместе.

Она сыграна вничью. Пора признать это и поставить точку.

И он, я вижу, прыгает за мной, в бурлящую воду водопада.

Мы умираем вместе. Мы летим в неизвестность.

В пустоту.

========== 171. Мадам Аделаида Бонфамили и Жорж Откур (“Коты-аристократы”) ==========

Помните ли вы свой последний спектакль, моя дорогая мадам? Вы пели как в последний раз. Хотя, конечно, он и был последним. После этого вечера, великого и прекрасного, вы пели только дома, и почти всегда — для меня.

Помните ли вы свой последний спектакль, мадам Аделаида, душа моя? Вы были тем, кем вы есть — богиней. И я тоже был тем, кем я есть — вашим зрителем. Как говорят сейчас, вашим фанатом. Вашим преданным другом.

Что осталось у вас в памяти, великая мадам Аделаида? Потому что мне никогда не забыть вашего прекрасного платья, жёлтого, словно солнце, золотого, будто яркий луч на вечернем небе. И ваше колье на тонкой шее… Я вижу его всякий раз, когда вы сидите полу-боком, глядя в окно, задумчивая, нежная, нездешняя.

Что вы помните в этой кутерьме, моя великая мадам? Потому что я, ваш влюбленный адвокат с душой поэта, помню всё.

И как вы пели. О, как вы великолепно пели тогда. Последняя песня — всегда самая горькая, но и самая сладкая тоже. Вы пели на разрыв, и звук вашего чудесного голоса разливался по моей душе, стучался в моё сердце и тёк в мои вены. Я хорошо запомнил слова — «Если ты меня забудешь, я умру».

Моя прекрасная мадам Аделаида, солнце на моём небосводе, луна на потемневших краях моей души, вас невозможно забыть. Даже если бы наших встреч больше не было, если бы мы расстались тогда навечно, нас разделило бы время, расстояние, люди, страны и города — я не смог бы забыть вас ни на миг. Ни единой секунды забытья — это о вас. Последний ваш вечер на сцене случился тридцать два года назад, а я помню всё так, будто это вчера происходило. И ваш лучистый взгляд, хотя и немного грустный, помню тоже. И ваши пальцы, прекрасные, которые каждый из присутствующих на спектакле, каждый зритель, готов был бы целовать вечно. Они так взволнованно, лихорадочно, больно, вонзались в букеты, а вам всё несли и несли цветы на сцену.

А потом я постучался в двери вашей гримёрки. Ваш голос был тихим и подавленным. Я, полчаса стоящий у дверей, не решающийся войти, теперь очень испугался, что вы не захотите меня видеть. Но вы впустили меня.

— Можно, Джордж, дорогой. Проходите.

Я вошёл. И вы ответили на вопрос, который мучил меня уже давно, как вы знаете, когда к вам прихожу именно я, хоть и в этот раз я его не задал. Вы читали мои мысли.

— У вас, дорогой друг, всегда особенный стук в дверь. Медленный. Тихий.

Вы сидели у зеркала и смотрели на своё отражение в нём. Ваш взгляд потух, я испугался.

— Что-то случилось, моя дорогая мадам Аделаида?

— Я просто боюсь, — вы обернулись ко мне полу-боком, заглянув мне в лицо, — вдруг погасну, как сафиты сцены, теперь? Вдруг я не смогу больше жить? Ведь что я без музыки? Кто я?

О, моя прекрасная леди, я мог бы остаток твоей жизни потратить, расписывая, как вы прекрасны, и сколько всего глубокого, настоящего, прекрасного сокрыто в вас. Но у меня — как всегда — не хватило смелости. Я стоял перед вами, понурив голову, как мальчишка, путая слова и забыв, что необходимо дышать.

Помните ли вы, что я сказал вам тогда?

— Вы должны жить, мадам Аделаида. Вы не можете не жить. Вы и есть жизнь.

Вы улыбнулись, и тихо, чуть слышно, кивая, ответили:

— Спасибо, дорогой Джордж.

И я ушёл, поцеловав вам руку на прощанье, и подарив букет роз, белых, точно ваша прекрасная кожа, сияющих, будто ангельским цветом.

Но в тот вечер я сказал, что нужно жить, не только вам, моя прекрасная муза. В первую очередь, я сказал это себе.