— Я объявил старику, что через несколько дней уйду, и вновь стал собирать рюкзак, как это делал уже много раз. Старик легко разглядел, что творится у меня на душе и, ни слова не говоря, сунул мне несколько печёных лепёшек. Я сказал ему, что по возвращении принесу ему ещё более крепкого вина, на что он лишь угукнул, но ничего не сказал. Первым делом я пустился на поиски Сяо Гоули, сгорая от нетерпения. Мне нужно было не просто встретиться с ней, но и о многом её расспросить, чтобы продумать рискованное дело, которое больше всего волновало меня, — возвращение в Саньдаоган. Если матушка ещё жива, я, пролив слёзы радости, буду целую ночь рассказывать ей о своих приключениях. В конце концов я по памяти отыскал ту коммуну и тракторную стоянку. На этот раз двор показался мне несколько меньше, да и здания оказались небольшими. Я расспросил нескольких тамошних работников, один из них понял, кого я ищу, и сообщил, что Сяо Гоули вышла замуж и теперь торгует сладостями в лавке в уездном центре. Лавок там было раз-два и обчёлся, так что я без труда нашёл её: она стояла за прилавком с вазами, наполненными разными лакомствами, располневшая и с заплетёнными в косу волосами. Она не узнала меня, зато я узнал её с первого взгляда, словно мы виделись только вчера. Глаза у неё особенные: круглые и блестящие, в уголке левого глаза небольшой шрам. Я позвал её по имени — «Сяо Гоули», но она так и не вспомнила меня. Мне пришлось напомнить ей, как мы встретились, и только тогда она начала что-то припоминать. В пути я много раз представлял себе сцену нашей предстоящей встречи и даже смутно воображал, что она уйдёт вместе со мной. Сначала мы скитались бы вместе по горам и долам, затем вернулись бы в Саньдаоган. Хижина матушки, конечно, была для меня единственным возможным пристанищем. Однако мне пришлось очнуться от грёз и продолжать свой путь в одиночку, но прежде чем уйти, я купил у Сяо Гоули большой мешок сладостей.
На этом моменте Куколка расчувствовалась, в груди у неё теснились печальные вздохи. Чуньюй Баоцэ продолжал рассказ:
— Я набрался решимости вернуться в Саньдаоган, презрев все опасности, которые ждали меня на обратном пути. Как ни странно, по мере того как я приближался к своей деревне, на душе становилось спокойнее, и мне казалось, что все, как и Сяо Гоули, уже давно обо всём позабыли, один я затаил в душе тревогу. Шёл я, шёл, перешёл горы и оказался на равнине; подошвы ступнёй жгло огнём. Я бросился к родной хижине и обнаружил на двери ржавый замок. Староста был жив, но постарел. Раскрыв свой щербатый рот, он смотрел на нагрянувшего как снег на голову Лю Сяосяна… Я узнал, что матушка скончалась через год после моего ухода, не вынеся новой потери сына. Староста велел своим людям отпереть дверь, и моему взору предстали кухонная посуда и утварь, постель на кане, вот только не было больше матушки. Уткнувшись в одеяло на кане, я беззвучно зарыдал, взывая к ней и говоря, что не мог вернуться раньше. Староста рассказал, что в деревню иногда наведывались сверху с обысками и говорили, что, как только найдут меня, немедленно арестуют.
— Что ж ты такого натворил? — спросил он меня.
Я рассказал ему всё по порядку. Старик выругался:
— Эти люди хуже коршунов, но я полагаю, на сей раз им не унести тебя в клюве.
И он оказался прав. Я снова поселился в деревне, а купленные у Сяо Гоули сладости роздал односельчанам. Они уплетали сладкое угощение с огромным аппетитом.
Через крохотное оконце хижины Баоцэ созерцал серебристую реку, протекавшую наискосок, и понимал, что настало время отправиться в то место, о котором он постоянно думал. Когда рассвело, он сообщил старосте, что снова уходит.
— Опять на заработки? — спросил старик, удивлённо выпучив глаза.
— Нет, на этот раз надо повидаться с одним старшим родственником.
— Ну что ж, поскорее возвращайся.
Юноша кивнул. Чтобы не тратить времени, он решил сесть на автобус и быстро отыскал автобусную остановку. Он давно уже наметил на карте маршрут: чтобы добраться из пункта А в пункт Б, ему предстоит миновать крупные посёлки, небольшие городки, и в конце концов он прибудет в Город на Зелёном острове — Циндао. Он воображал себе это место похожим на Ли Иня, и это грело душу. Но стоило ему подумать о терпевшем лишения и тяготы престарелом отце директора, как на душе становилось мрачно и холодно. Всё, что ему передал Ли Инь, он потерял в пути, и теперь не был уверен, что старик его признает. Ли Инь рассказывал отцу о своём ученике, о том, что однажды возьмёт его с собой в Циндао. Однако в итоге юноша направлялся туда один и, вполне вероятно, в этом море людей не найдёт того, кто ему нужен. Он ехал со множеством пересадок; волосы прилипли к его вспотевшему лбу. Наконец он увидел море: солёный ветер донёс до него запах рыбы, он произнёс про себя чьё-то имя, и из глаз хлынули слёзы.