История античной литературы

И волновалось в груди у нее сердце частым порывом.
Как иногда солнца луч, отраженный водой, что в подойник
Только что налили, или в котел, вдруг по горнице дома
Прыгать начнет, и в своем стремительном круговращеньи
Носится с места на место, туда и сюда устремляясь,
Так и в девичьей груди волновалося в трепете сердце.[104]

(Пер. Г. Церетели.)

Аполлоний сохраняет основные особенности гомеровского языка, используя его в качестве основы и обнаруживая при этом большую ученость.

Но достоинства поэзии Аполлония Родосского обнаруживаются не в нарочитой приверженности к наследию прошлого, а там, где он проявляет себя как эллинистический поэт. Его поэме недоставало внутреннего единства, и он применил принцип сквозного и непрерывного во времени действия. Повествование строилось по отдельным эпизодам, и он связал их тщательно продуманными и хорошо подобранными мотивировками. А мифы, в реальность которых вряд ли кто-нибудь уже верил серьезно, оживали и вступали в жизнь, когда с их помощью поэт объяснял происхождение различных обычаев, обрядов, географических наименований, личных имен и т. д., удовлетворяя таким образом этиологические интересы своих современников. Отсюда обилие в «Аргонавтике» всевозможных удивительных историй, для нас особенно любопытных благодаря тому, что многие из них локализованы в районе Черного моря.

Эллинистические симпатии Аполлония особенно ярко обнаружились в изображении внутреннего мира человека, в показе человеческих страстей, в первую очередь, любви. Выступая в этой области продолжателем и учеником Еврипида, Аполлоний пошел дальше своего учителя. Любовную тему, введенную Еврипидом в драму, Аполлоний перенес в эпос; начиная с III книги эта тема стала основным средством развития действия. Поэт так изобразил и проанализировал историю любви Медеи с момента ее возникновения, что он по праву может считаться первооткрывателем психологического анализа в античной литературе. Его Медея, вначале простодушная и наивная девочка, совершенно преображается под влиянием неожиданного для нее чувства, рождение которого Аполлоний подает двояко. Впервые Медея сама увидела идущего ко дворцу Ясона и мгновенно влюбилась в него, подобно феокритовской Симефе, героини II идиллии. А уже после этой встречи никем незамеченный в зале дворца появился Эрот, спрятался за стулом Ясона и выпустил стрелу в сердце Медеи. Так была сохранена традиционная эпическая мотивировка божественного вмешательства. Чтобы спасти любимого, Медея становится обманщицей, преступницей и, наконец, в IV книге появляется уже та коварная и жестокая волшебница, которую давно знали по мифу и его литературным переработкам. История Медеи, героини III книги «Аргонавтики», имела большое будущее: с ней, в частности, оказалась связана психологизация любовной темы и вся ее последующая судьба в литературе. Нет необходимости далее перечислять все те новшества, которые внес Аполлоний в эпическую поэзию; к ним принадлежит дегероизация олимпийских богов, детали быта, забавы и игры детей, картины природы с игрой красок, т. е. все то, что впоследствии включил в «Энеиду» Вергилий, а потом унаследовала новая литература.

Но создать в III в. до н. э. героический эпос гомеровского типа Аполлоний не смог. Причины неудачи скрывались не во множестве разнообразных несовместимых традиций и не в индивидуальных особенностях поэта. На пути к созданию единого художественного произведения встали прежде всего современная поэту действительность и те существенные сдвиги в мировоззрении, благодаря которым произведение объективно-повествовательное с героическим содержанием не могло возникнуть. Однако эллинистические монархи и полководцы ждали от поэтов прославления своих подвигов и всячески поощряли их увековечение. В этом отношении эпическая поэзия поддерживала официальную линию и идейно-политическая тенденция «Аргонавтики» была направлена на утверждение внешнеполитического курса Египта середины 50-х годов.

Имена поэтов, авторов эпических поэм на исторические и мифологические темы, достаточно многочисленны, но произведения их не сохранились. Возможно, что проверка временем оказалась для них губительной. Более благоприятной была судьба дидактической эпической поэзии, ориентированной на Гесиода.