История античной литературы

Почти все эпиграммы Леонида — эпитафии или дарственные надписи. Их герои — люди, привыкшие в жизни довольствоваться малым. Поэт не защищает их и не отстаивает их интересы, далек он и от реалистического изображения; все эти рыбаки, пастухи, музыканты, ткачихи лишены индивидуальных черт и не конкретизированы. Приверженец кинической философии, он умиленно любуется бедностью, с которой, по его мнению, приходит свобода духа:

Часто и вечером поздним и утром ткачиха Платфида
Сон отгоняла от глаз, бодро с нуждою борясь.
С веретеном, своим другом, в руке иль за прялкою сидя,
Песни певала она, хоть и седа уж была.
Или за ткацким станком вплоть до самой зари суетилась,
Делу Афины служа с помощью нежных Харит;
Иль на колене худом исхудалой рукою, бедняга,
Нитку сучила в уток. Восемь десятков годов
Прожила ткавшая так хорошо и искусно Платфида,
Прежде чем в путь отошла по ахеронтским волнам.

(Пер. Л. Блуменау)

Следуя Аните, Леонид обращается к буколическому пейзажу, приносящему отдых и умиротворение. Описываемая им природа всегда благожелательна к человеку:

Время отправиться в путь! Прилетела уже щебетунья
Ласточка; мягко опять западный ветер подул,
Снова луга зацвели, и уже успокоилось море.
Что под дыханием бурь волны вздымало свои...

(Пер. Л. Блуменау)

Себя Леонид считает наследником всей поэтической традиции. Об этом он говорит в многочисленных фиктивных эпитафиях поэтам различных времен — Гомеру, «солнцу среди светил Муз», Алкману, Анакреонту, Гиппонакту с его «огненосными ямбами», Эринне и Арату.

В эпиграммах Леонида поражает сочетание простого и безыскусственного содержания с нарочито изысканной манерой выражения. Поэт нередко бывает риторичен, бедность и незначительность мысли прикрывается многословием, а простота оказывается вычурной. Он обновляет поэтический словарь, изменяет привычные словосочетания. Его нововведения особенно наглядны в эпитетах, которые теперь уже не поясняют и не дополняют слово, а лишь украшают его, например, «легко вращаемое сверло», или «быстрый бурав».

Иная манера свойственна эпиграмматистам эллинистического Востока, у которых мысль обычно богаче ее словесного выражения или же соответствует ему. Расцвет этой поэзии — первая половина III в. Ее лучшим представителем является Асклепиад Самосский (прибл. 320—290), которого отличает удивительное умение в немногих словах раскрыть глубину чувств, фиксировать некий определенный момент и передать настроение. При большой близости с эпиграммами Каллимаха стихотворения Асклепиада выделяются неподдельной страстностью. Поэт часто поручает своим слушателям или читателям дополнять воображением то, о чем он говорит так выразительно и лаконично. Тематика большинства стихотворений Асклепиада любовно-застольная. Изображая себя постоянным пленником Эрота, для описания своих чувств Асклепиад обращается к пейзажу, но отнюдь не к буколическому. Эта природа враждебна человеку, который всеми своими силами противостоит ей:

Снегом и градом осыпь меня, Зевс! Окружи темнотою,
Молнией жги меня, отряхай с неба все тучи свои!
Если убьешь, усмирюсь я; но если ты жить мне позволишь,
Бражничать стану опять, как бы не гневался ты.
Бог мною движет сильнее тебя: не ему ли послушный,
Сам ты дождем золотым в медный спускался чертог?[105]

(Пер. Л. Блуменау)

Герои Асклепиада — влюбленные юноши и гетеры, переживания которых локализуются в пиршественной зале или же в ночных блужданиях после пира, но изображаемые поэтом чувства сильны и искренни.

Двадцать два года прожить не успев, уж устал я от жизни.
Что вы томите, за что жжете, эроты, меня?..

(Пер. Л. Блуменау)

Или же