История Армении

Поскольку под единым естеством у нас разумеют не что иное, как нераздельное и неизреченное соединение Слова с плотью, то, говоря о двух естествах, когда речь идет не о разделении, согласно /134/ Бесторию, а о показе несмешения, вопреки инакомыслию Евтихия и Аполлинария, мы не изворачиваемся. Так, например, душа и тело человека суть различные существа, ибо одно из них [принадлежит] небу, другое — земле, одно видимо, другое невидимо, одно временно, другое бессмертно, однако после воссоединения в человеке говорится — одно естество, а не два, я, говоря об одном естестве, под человеком не подразумевают смесь и не считают его [одной] только душою или [одним] только телом. Так точно и Христос: хотя и говорится — одно естество, однако оное приписывается не по слиянию, а по неизреченному соединению двух естеств; поелику если бы нельзя было так сказать, то следовало бы понимать не только два, но три естества: два человеческих — душа и тело — и одно божеское. Но после соединения уничтожилось разделение, согласно сказанному святыми учителями [церкви]. Итак, если говорится о едином естестве, то ради нерушимого и неделимого единства, не ради смешения; о двух естествах [говорится] ради несмешения и неизменного бытия, а не для разделения; каждое из этих мнений остается в пределах православия.

И еще написано было в грамоте, дескать, миро наше составляется из маслянистого растения, называемого кунжутом, а не из [масла] оливкового дерева. Это воистину так, А причина не в чем ином, как в том, что в стране армянской ввиду холодного климата оливы не растут и [армянам] пришлось употреблять в миро такое вещество, которое легко найти в нашей /135/ стране; в этом не видно никакого духовного вреда, ибо, если бы сила заключалась в веществе, стоило бы искать лишь такое вещество, в котором заключено божественное наитие. А если веществу масла придают божественную благодать благословение и молитвы священнические, то от того, из плодов [оливкового] дерева [изготовлено] масло или из растения, ничего не прибавляется и не убавляется, точно так же и вино — вещество крови христовой — приемлемо, невзирая на то, какого оно цвета: черного, красного или белого, ибо обедня освящает его и оно становится кровью христовой.

В грамоте было сказано и о святых образах[530], дескать, армяне их вовсе не приемлют; что это правда, мы ясно показываем в споре, который идет между двумя нашими народами. Много зла посеял дьявол, и также среди части необразованного народа нашего; непризнающих святые образы, если у нас находятся таковые, хулят и даже предают анафеме тех, кто осмеливается ругать [иконы]; и мы, будучи облечены саном предводителя, приемлем и поклоняемся изображению страстей спасителя нашего, а также чтим иконы всех святых, по чину каждого, которые и изображаются в наших церквах и на облачениях для службы литургии; наказываем и принуждаем к молчанию тех из наших [прихожан], невежественных и глупых, кто не признает [икон].

/136/ Написано также следующее: мол, ко всем крестам мы прибиваем гвозди. И это тоже неверно, ибо кресты из твердого материала, какими являются, например, золотые, серебряные и другие, сделанные не из двух [кусков], положенных друг на друга, мы не прибиваем гвоздями. А деревянные [кресты] из двух кусков следует закреплять железными гвоздями, дабы они от ветра или по другой причине не распались бы, отделившись друг от друга, подобно тому как тот самый первый крест, на котором пригвожден был Христос, как известно, [был составлен] из двух прибитых друг к другу частей, чтобы можно было бы поднять на него тело и он не рухнул бы. Так вот, если гвоздь имеет какой-либо иной смысл, то следовало бы все кресты, из какого бы вещества они ни были, заколачивать гвоздями, а не только деревянные, где есть опасность, что они развалятся и рухнут. И опять-таки. Если кто увидит гвозди на каменном кресте или железном, состоящем не из двух частей, а из одной, то пусть знает, что это дело рук невежд и крамольников, а не веление наше.

Относительно Трисвятой песни было написано, дескать, мы возглашаем: «Распятый за нас»; если бы мы святословие это пели, как вы, и относили бы ко всей троице, то говорить «распятый за нас» значило опасное и глубокое заблуждение.

А если мы произносим это, обращаясь к одному лишь лицу — сыну — ради величайших благодеяний, оказанных им нам, мы относим к нему слова: «Боже всемогущий и бессмертный, распятый телом за нас, помилуй нас!» А вместе с этим мы просим мать бога-Слова быть заступницей и посредницей [между нами] и сыном ее единородным, говоря: «Поднеси мольбу нашу сыну своему и богу нашему». Поэтому, если кто, подобно вам, относит [песнь] ко всей троице /137/ или же к ипостаси только лишь сына, подобно нам, — и то и другое угодно богу, если поется это без прекословия; в этом месте мы относим святословие к лицу сына, но в божественной литургии мы поем песнь серафимскую, относя ее ко [всем] трем ипостасям.