История балета. Ангелы Аполлона

После этого Баланчин прожил еще десять лет, но к середине 1970-х его здоровье значительно ухудшилось. В 1978 году он перенес инфаркт и операцию шунтирования в 1979-м; его зрение ослабло, болезнь, которая в итоге убьет его (Крейтцфельдта – Якоба), стала прогрессировать. За эти годы хореограф неоднократно оглядывался на прошлое: за Фестивалем Стравинского 1972 года последовал Фестиваль Равеля в 1975-м (которым также было отмечено возвращение Фаррелл в труппу) и Фестиваль Чайковского, с его пронзительным Adagio Lamentoso в 1981-м. Кроме того, Баланчин планировал поставить собственную «Спящую красавицу» на музыку Чайковского. В 1982 году он провел еще один фестиваль, на этот раз чтобы отпраздновать столетие со дня рождения Стравинского. Но к тому времени он был уже слишком болен и слаб, чтобы целиком отдаться работе. Последним балетом великого хореографа стало соло для Сюзанн Фаррелл на музыку Стравинского, которое он закончил уже с большим трудом.

Джордж Баланчин скончался в Нью-Йорке 30 апреля 1983 года. Его смерть потрясла весь балетный мир; все, кто собрался в тот день в Нью-Йоркском государственном театре, отдавали себе отчет в огромной значимости достижений ушедшего мастера. Невозможно забыть ощущения общего горя и потерянности после его смерти. В Нью-Йоркский государственный театр – театр Баланчина – пришли сотни скорбящих, объединенных общей бедой, и все смотрели на сцену в поисках утешения. Баланчин всегда говорил, что в России смерть – это повод для праздника, но хотя Линкольн Кирстейн храбро обратился к присутствующим со словами: «Мне незачем говорить вам, что мистер Би сейчас вместе с Моцартом, Чайковским и Стравинским…» – это была единственная русская традиция, которую американские танцовщики Баланчина так и не переняли. Они плакали, как и все остальные в зале. Отпевание состоялось в храме Русской православной церкве Синодальном Знаменском соборе на углу 93-й улицы и Парк-авеню, куда он ходил молиться столько лет. Более тысячи человек прошли перед открытым гробом, в котором балетмейстер лежал с православной погребальной лентой на лбу и красной розой в петлице. А во время панихиды в соборе Святого Иоанна Богослова исполнялись отрывки из «Реквиема» Моцарта, читались отрывки из Библии и прошествовала процессия священнослужителей Русской православной церкви.

Еще одна эра в балете подошла к концу. Мир, созданный Баланчиным в «Нью-Йорк Сити балле», не смог пережить своего основателя: он был слишком зависим от «тех танцовщиков и той музыки, от “здесь и сейчас”», как любил повторять сам хореограф. Балеты можно было воспроизвести – это делалось тогда и делается по сей день, – но атмосфера, которая вдохнула в них жизнь, постепенно сошла на нет. Остался лишь парадокс успеха Баланчина: в Америке ХХ века классический балет был радикально реформирован выходцем из России, родившимся в отблесках XIX века и с головой погруженным в классическую музыку, народные традиции и православие, – человеком, который вывел балет в авангард современной культуры тем, что ориентировал его на религиозную и гуманистическую традицию.

Однако танцовщики Баланчина, как ни странно, не находили в этом ничего удивительного. Они уверяют, что он просто научил их уважать балет как некий набор этических принципов: трудолюбие, скромность, точность, соблюдение границ и осознание своего места. Они знали, что становились своего рода аристократами, даже когда по-прежнему были уличными мальчишками или девчонками с кукурузных ферм Среднего Запада. Их прямота и открытость, естественное физическое доверие и смелость, их готовность подчиняться законам балета и музыки, даже когда они их нарушали, – все это прекрасно вписывалось в эстетику Баланчина. Вместе с ними и следуя за музыкой, он привел балет обратно к его классическим основам и выстроил на них современную традицию.