История британской социальной антропологии

Уже с конца 30-х годов в трудах Эванс-Причарда стали звучать критические ноты, свидетельствующие о начале глубокого сомнения в укоренившихся в британской антропологии мировоззренческих основаниях, определяемых натуралистическими идеалами позитивизма. Эта тенденция отчетливо проявилась позже – в 40 – 50-х годах, когда Эванс-Причард заявил, что «существует постулат функциональной антропологии, декларирующий, что социальные системы являются естественными системами, которые могут быть сведены к социологическим законам, с тем вытекающим из этого следствием, что история их не имеет научного значения. Я должен признать, что все это представляется мне худшим выражением доктринерского позитивизма»[1197].

Такая точка зрения фактически ставила крест на идее, являвшейся основой веры Малиновского и Рэдклифф-Брауна, веры, делавшей их харизматическими лидерами функционалистской антропологии. Многие молодые антропологи убедились, что их «вожди» указывали путь к недостижимым идеалам, что их теории сами по себе не объясняют конкретную социальную реальность, ибо «достоинства понятий этих теорий заключаются не в объяснительных, но в эвристических их возможностях»[1198]. Действительно, за время, прошедшее с 1922 г., никто из сторонников структурно-функционального подхода не сформулировал ни одного «естественного социального закона». Но этот подход, как это часто бывает и не только в науке, привел не к декларированному в нем идеалу, а к тому, что в его догматах и не значилось. Он привел европейцев-антропологов к человеческому контакту с людьми неевропейских культур. Сам характер этого контакта, определяемый функционалистской полевой методикой, был таков, что впервые вполне осознанно европейцы оказались на равных лицом к лицу с людьми разительно отличных от них культурных ценностей и на их территории.

Именно такая встреча в условиях многомесячной зависимости от окружающих его африканцев поставила перед Эванс-Причардом на первый план необходимость понимания значений их культуры. Он первым среди британских антропологов новой формации сформулировал эту задачу как первостепенную для антропологии и противопоставил ее изучению функциональной нагрузки социальных институтов. Было бы, однако, слишком большим упрощением представить эволюцию его воззрений как простую смену парадигм. На самом деле все происходило гораздо сложнее – Эванс-Причард никогда не отрекался от принципов структурно-функционального подхода и никогда не провозглашал альтернативных ему доктрин. Воспринятые в юности идеалы объективности, реализма, рациональности в изучении общества он почитал до конца жизни. Пожалуй, прав был Э. Геллнер, оспаривавший утверждение М. Дуглас о решительной переориентации Эванс-Причарда в феноменологическом направлении[1199]. Но очевидно, что в этнографической работе рамки социологического реализма стали для него чересчур узкими, ибо в поле он имел дело не только с институтами, социальными структурами, поддающимися объективной фиксации, но и с феноменом человека с его ценностными ориентациями, вкусами, эмоциями. Познание же человека невозможно без человеческого же его понимания. Здесь требовалась не методология естественно-научного типа, а нечто другое – особым образом настроенная личность этнографа. Сам же процесс понимания превращал познание из субъектно-объектного (субъект познания, ученый перед объектом – обществом) в субъектно-субъектное, когда встречаются в диалоге две смыслопорождающие и смыслопринимающие системы (личности), обменивающиеся «посланиями».