История философии. Реконструкция истории европейской философии через призму теории познания

Вступление души в порожденную ею материю есть падение ее во тьму, ее отвращение от Божественного источника света, а потому чувственный мир зол и неразумен. Но, с другой стороны, поскольку его ведь тоже образовала Душа, постольку он благ, прекрасен и разумен.

Реконструированная выше структура существующего есть результат нисхождения Единого в бытие многого. Но и бытие многого может восходить к Единому, стремясь стать единым и приобщиться к Богу. Такое восхождение к Единому, лицезрение Бога Плотин считал необходимым, ибо воспаряя к Первоединому Душа «просветляется», очищается, освобождается от всякого зла и обретает чистый покой, только тут она живет настоящей, истинной жизнью. В этом экзальтированном состоянии Душа «беременеет» красотой, справедливостью, добродетелями. Между тем земная жизнь Души среди чувственных вещей есть для нее ниспадение, развращение.

Восхождение к Единому (Богу) более всего проявляется у человека и становится возможным в состоянии экстаза. В состоянии экстаза, «умоисступления» (Вл. Соловьев) человек отрешается от этого, посюстороннего, сотворенного мира и входит в соприкосновение с Творцом. В состоянии умоисступления человек понимает, что невозможность как-то определить Единое, Бога выражает не отсутствие в нем всего, а лишь его превосходство над всеми людьми. И если для человека исступление из себя есть возвышение над своей ограниченностью, то для Бога исступление из себя, напротив, может быть только нисхождением.

В состоянии исступления происходит слияние души с Единым как Богом, состояние присутствия в душе бога, состояние растворения в Боге как

Едином. Стало быть, Единое доступно человеку, но не как существу чувствующему и мыслящему, а как существу переживающему. Состояние экстаза, исступления, которое Плотин считал возможным для каждого, — это высшее состояние человека, когда он всецело отрешившись от всего внешнего и погрузившись в самого себя, возвысившись даже над своим разумом и чувствами, внезапно наполняется божественным светом и настолько непосредственно соединяется с Богрм, что исчезает всякое различие меду ними. Плотин об этом пишет так: «Мы можем иногда приобщаться к нему (Первоединому. — И. ZZ/.), хотя и не способны выразить его, подобно тому, как люди в состоянии энтузиазма или вдохновения чувствуют в себе присутствие чего-то высшего, но не способны бывают дать себе в этом отчет»[383]. В экстазе душа, наполненная Единым, видит себя в райском блаженстве. «Он (человек. — К Ш.) — подчеркивал в этой связи Плотин, — восходя до духа, познает и сознает себя совсем иначе, а именно, соединяясь с духом и мысля себя в его свете, сознает себя уже не как человека, а как иное, высшее существо; человек в этом случае как бы восхищается и воспаряет в высшую сверхчувственную область…»[384]

Плотин был хорошо знаком с этим состоянием. По сообщению Пор- фирия, его учитель переживал это состояние четырежды: «…божественному этому мужу (Плотину. —И. ZZ/.), столько раз устремлявшемуся мыслью к первому и высшему богу… являлся сам этот бог, ни облика, ни виде не имеющий, свыше мысли и всего мысленного возносящийся… Плотин был близок этой цели — ибо сближение и воссоединение с всеобщим благом есть для нас предельная цель: за время нашей с ним близости он четырежды достигал этой цели…»[385]

Как известно в классической, т. е. эллинской, греческой традиции у Плотина не было предшественников, требовавших такого умоисступления для приобщения к Богу. В этом отношении предшественником Плотина можно считать только Филона Александрийского. Правда, следует иметь в виду, что, если Филон понимал экстаз в библейском духе как «благодать», безвозмездный дар Бога, то Плотин остается в плену дискурсивной философской мысли, сохраняющей свою автономность по отношению к мистическому акту.

Это учение об экстазе, умоисступлении является для античной философии симптоматичным, ибо оно свидетельствует о том, что на примере философии Плотина греческой мысли стало тесно в пространстве Рацио, дискурсивного разума, Логоса, логики, что она потеряла доверие к философскому мышлению. Плотин — один из немногих эллинистических философов, кто первым ощутил на себе тяготы греческого идеала философского знания, вечных истин его предшественников, которые казались ему не освобождающими, а, напротив, порабощающими человеческий дух. Он стал тяготиться этим знанием, этими истинами, он настолько был ими обременен, что почувствовал в них оковы, из которых следует любой ценой вырваться. Своей идеей об умоисступлении, мистическом экстазе как способе постижения Единого Плотин бросает вызов эллинскому мышлению, разрывает античные оковы и находит спасение вне знания. Отныне смысл философии Плотин видит в свободе от знания. Это «выхождение», «взлетание над знанием» (Л. Шестов) означало, по сути, разрыв с античной культурой, которая всегда искала знания и его прочные основания в разуме, Логосе, и переход от знания к вере.