Что касается сотворения мира, то Герсонид отвергает теорию эманации и приписывает акт творения божественной воле. В то же самое время идея творения «из ничто» кажется ему совершенно неприемлемой. Вещи возникают благодаря творческой деятельности Бога; но само становление включает в себя потенциальную возможность становления. Другими словами, творение предполагает бесформенность и неопределенность материи[169]
. Однако отсюда не следует, что материи предшествовала какая-либо другая материя. Отсчет времени начался только с момента сотворения, точнее, с присвоения формы чистой потенцией, в результате чего формируется мир вещей.7
В некотором отношении Герсонид гораздо ближе к историческому Аристотелю, нежели другие иудейские философы, чей аристотелизм был сильно разбавлен неоплатоническими теориями. Ведь неоплатонизм по своему существу религиозен, что нельзя сказать о подлинном аристотелизме. Во всяком случае, видение мира у Аристотеля вовсе не походило на библейское. Вполне понятно, что усилия по согласованию философии, как неоплатонической, так и аристотелевской, с Библией и вообще с иудейским религиозным миропониманием казались некоторым иудеям по большому счету капитуляцией перед рационализмом. По мнению же других, философы в первую очередь – философы, и только затем верующие иудеи. Если можно так выразиться, то философы, кажется, смотрят на реальность с позиции греко-исламской мысли, а уже потом более или менее успешно приступают к согласованию своего мировоззрения с традиционными иудейскими религиозными представлениями.
В то же время вполне очевидно, что рефлексирующий ум не может удовольствоваться буквальным восприятием антропоморфных представлений, наличествующих в Библии; и вовсе не в тех случаях, когда они несут смысловую нагрузку. Более того, это находится вовсе в стороне от философии, и вполне вероятно, можно было бы ожидать религиозно мотивированных тенденций, имеющих целью обнаружить духовную значимость во внешних обрядах и действиях, предписываемых законом. Если выразиться иначе, становление эзотерического иудаизма того или иного толка было вполне естественным. Нечто подобное можно обнаружить в каббалистических текстах. Очевидно, что Каббала (предание) представляет собой конгломерат элементов, имеющих корни в иудаизме, древней мысли Персии, эллинистической философии и гностицизме. Если даже использовать здесь философские понятия, то все равно Каббала представляет собой набор вероучительных догматов, таких, как сотворение, откровение и спасение, подчиняющих себе философский рационализм и близких к мистике и философии.
В XIII столетии каббалистическое движение стало распространяться на юге Франции и Испании[170]
. Эманационный принцип со свойственными ему пантеистическими тенденциями обрастал цифровой и буквенной символикой и применялся в целях библейской экзегетики. Краткое изложение каббалистического учения в книге «Сияние», в форме комментариев к Пятикнижию собрал и составил около 1290 года испанский еврей, Моисей бен Шентоб де Леон[171].Однако некоторые авторы, имевшие целью в противовес философии возвратиться к библейским представлениям о Боге, некоторое время спорили на философских основаниях со своими оппонентами, не прибегая к помощи эзотерического учения Каббалы. Среди них своей известностью выделялся Хасда Крескас (около 1340–1410), испанский раввин, уроженец Барселоны. После гибели сына во время преследований евреев в 1391 году он перебрался в Сарагосу. Учитель иудейского закона, Крескас считал, что иудаизм следовало бы очистить от чужеродного ему учения Аристотеля и что даже Маймонид не преуспел в этом направлении. Одновременно с этим он пытался утвердить основы иудейской религии с помощью философских доказательств. Поэтому его критика философии как таковой, по существу, с трудом согласуется с его реальным образом действий.
«Опровержение принципиальных догм христианской религии» было написано Крескасом на испанском языке и сохранилось только в древнееврейском переводе. Однако здесь мы только коснемся его усилий по защите иудаизма от, с его точки зрения, разрушительного влияния философских идей, чуждых иудейской вере и обычаям. В этой области его основополагающая работа, озаглавленная «Свет Господа», первоначально предназначалась в качестве введения к изложению Талмуда, впрочем, на самом деле она не была завершена.