История Финляндии. Время Елизаветы Петровны

В 1741 г. на политических весах Швеции перетянуло французское золото. Франция прилагала все старания, чтобы побудить шляп к войне с Россией. «Наши друзья» — шапки, желая отомстить своим политическим противникам, стали спекулировать Финляндией. «Шапки того мнения, — значится в депеше графа Бестужева от 5 марта, — что если иные средства не помогут, нужно обескуражить противников отнятием Финляндии». Если дело дойдет до вмешательства других держав, то русское правительство может объявить о своей готовности возвратить Финляндию, когда получит удовлетворение от шведского министерства и будет иметь гарантию безопасности за будущее. — Члены шведской оппозиции советовали занять Финляндию русскими войсками; по прошествии года, — говорили они, — легко будет овладеть краем, так как население, утомленное шведскими притеснениями, охотно покорится господству России. — Шапки мирились с мыслью, что потерянного по миру в Ништадте не возвратить, да и вся остальная Финляндия рано или поздно перейдет могущественному соседу. По словам М. Бестужева, «добрые шведские патриоты» совершенно предоставляют усмотрению русского правительства, покорить Финляндию или оставить ее Швеции.

Если «шапки, — утверждает современный финляндский историк Р. Даниельсон, — руководились подобными мыслями для достижения мира с Россией, то они безупречны; но если они содействовали отделению Финляндии от Швеции только в целях поражения своих противников, то они не только изменники, по вместе с тем, — насколько это зависело от них — они признавали за финским народом право отказаться от соединения со Швецией и идти своей особой дорогой».

Но и господствовавшая шведская партия шляп не была озабочена судьбой Финляндии: с одной стороны она жила надеждой на возвращение завоеваний Петра Великого, а с другой— находила потерю или разорение всей Финляндии для Швеции несущественной.

Все это учитывал гр. М. Бестужев. Он верил шапкам. Еще летом 1740 г. он, — очевидно с их же слов, — упоминал о замеченном большом недовольстве среди финнов и утверждал, что они готовы перейти к русским, если начнется война. В следующем году, — в донесении из Гамбурга, — он высказал надежду на внутренние беспорядки Швеции, вследствие тайного недовольства, которое особенно велико в Финляндии. Последние сведения, вероятно, сообщены были Бестужеву Акселем Гюлленшерна, служившим в Финляндии.

Когда русское правительство поручило Бестужеву образовать в Стокгольме столь сильную русскую партию, чтоб шведская политика не могла причинить России опасности, то он ответил, что ненависть к России так велика, что этого невозможно сделать, и что в Петербурге нельзя обезопасить себя со стороны Швеции иначе, как установив «естественные границы между обоими государствами у Sinus Botnicus».

«Конечно, — заявляет проф. Даниельсон, — недовольство в Финляндии было значительное. — Оно происходило от тягости приготовления к войне и от причин национальных. Шведский язык оставался официальным и книжным языком края. Швеция поставляла должностных лиц для администрации Финляндии. На каждом почти риксдаге представители Финляндии просили правительство назначать на судебные и другие должности лиц, знакомых с финским языком. Королевское постановление 16 марта 1739 года осторожно допускало исполнения этого условия, но практика, оставалась прежней, ибо, несомненно, что правительство имело в виду превращение Финляндии в чисто шведскую провинцию. Финляндские города много терпели вследствие торговой политики Швеции, особенно в начале периода свободы. Тайный комитет в 1738 г. воспретил финнам употребление слово «нация», дабы между Швецией и Финляндией не было никакой разницы, так как жители их составляют один и тот же народ и имеют одни и те же законы и устройства. Несомненно также, что подобное запрещение косвенно свидетельствует о пробуждении у финнов того времени национального чувства и о наличности тревоги у правительства, при обозначившемся различии народностей в государстве. Финны были чужды шведам по происхождению и по языку. Географическое положение также мешало полному слиянию Финляндии со Швецией. В той постоянной борьбе, которую Швеция вела вместе с Финляндией против России, финны неизбежно почувствовали, что они составляют известную политическую силу и это, тем более, что шведы нередко бросали их на произвол судьбы, вызывали их партизанские действия, или давали им возможность формировать свои особые финские отряды и отдельные ополчения. Все это не прошло бесследно в деле пробуждения народного самосознания.

«И действительно, — пишет критик труда профессора Даниельсона, — потеря Финляндии не составляла для Швеции худшего из зол: это доказал расцвет края после 1809 г. Вместе с тем потеря Финляндии служит доказательством, как слабо были связаны между собой оба народа в течение пяти столетий.