История Франции

С установлением режима Хартии Франция вновь подверглась искушению превратиться в парламентскую монархию. В ходе революции 1789 г. накал страстей, спровоцированный бегством в Варенн, стал погребальным звоном по модели, в рамках которой пытались сосуществовать принципы наследного права и суверенитета нации. В 1815 г. страсти еще далеко не улеглись, однако двадцать пять лет потрясений и войн изменили политический ландшафт. После Ватерлоо монархии и другие участники Венского конгресса сделали все возможное, чтобы Людовик XVIII не выглядел вернувшимся в Париж в обозе иностранных армий. Однако мог ли он возвратить себе трон без них? И все-таки трезвый ум позволил ему сохранять необходимую дистанцию, чтобы доказать законность своих прав. Впрочем, в Вене, как хорошо показал Генри Киссинджер[118], у победителей хватило ума не злоупотреблять своей победой; сыграл, разумеется, роль и талант Талейрана, который сумел «ничего не попросить», но при этом добился того, что все монархи были глубоко убеждены: они вели войну против Наполеона и Революции, и только против них; вполне логично и к собственной выгоде они щадили Людовика XVIII, своего брата. Во имя принципа легитимности он был даже допущен в число членов Священного союза…

В результате Франция пребывала в мире со своими соседями вплоть до 1870 г., т. е. пятьдесят пять лет. Таков был урок, которым не сумели воспользоваться победители в Первой мировой войне: они заключили Версальский мир, не пощадив побежденных.

Итак, вовсе не внешние обстоятельства обусловили последовательное крушение режима Реставрации (1815–1830) и Июльской монархии (1830–1848). Напротив, в 1830 г. Франция даже сумела завоевать Алжир. Однако прошлое было слишком близким, чтобы его раны стерлись из памяти и чтобы режим компромисса, основанный на Хартии, мог успешно функционировать.

После Красного террора 1793–1794 гг. Белый террор 1815-го, особенно жестокий на юге Франции, внешне выглядит праздником, «фарандолой», под прикрытием которой происходят все эксцессы. Он опирается на власть, а «народ, — как пишет ярый роялист Жан-Батист де Виллель, — единожды придя в возбуждение, становится свирепым зверем, марширует ли он под белыми монархическими или под трехцветными республиканскими знаменами». В Марселе убийства республиканцев и бонапартистов начались спустя три дня после отречения Наполеона, 22 июня; позднее в Авиньоне был убит маршал Брюн, а в Тулузе — генерал Рамель… Отчитывая герцога Ангулемского[119] и «кавалеров Веры», устроивших этот Белый террор, Людовик XVIII подписывает 1 сентября прокламацию, осуждающую эксцессы на юге страны.

Главари Белого террора хотели видеть «ужасного короля, которому были бы неведомы слова милосердия, снисхождения, прощения». Они стремились способствовать падению кабинета Талейрана и Фуше, провести тотальную чистку учрежденной Наполеоном администрации. И положить конец Хартии, в которой было сделано слишком много уступок либералам.

Однако эти ультрароялисты являются сторонниками законной власти, и отныне они, чтобы продолжить Белый террор, будут использовать законные средства. Генерал Мутон-Дюверне был расстрелян, так же как и маршал Ней; издан проскрипционный закон, в котором перечислены сто пятьдесят три условных цареубийцы, в том числе Карно, Фуше и живописец Давид, на всех них объявлена охота.

В то же время король, как кажется, хотел бы восстановить Старый порядок. Свои бумаги он подписывает словами «Ибо так нам угодно». Налицо и более серьезный факт: эмигранты, не пренебрегая насилием, требуют возвращения своей собственности, конфискованной в 1795 г.; священники гневно клеймят тех, кто приобретал национальное имущество; таких они часто не допускают к таинствам. Наполеоновских офицеров отправляют в отставку с половинным жалованьем, а на службу принимают тех, кто принимал участие в борьбе против Франции, например графа Антуана де Ла Рош-Аймона, «который в 1806 г. спас прусский корпус, оказавшийся под угрозой попадания в руки французов».

Жестокость ультрароялистов вновь пробуждает к жизни революционное насилие. Герцог Шарль Фердинанд Беррийский[120] убит рабочим по имени Луи Лувель, который заявляет о своем желании полностью извести род Бурбонов: поскольку герцог Ангулемский бездетен, корона могла перейти к герцогу Беррийскому, однако у того тоже еще не было детей — таким образом династия бы угасла.

«Кинжал, поразивший герцога Беррийского, — это либеральная идея», — писал Шатобриан; слишком толерантного премьер-министра Эли Деказа обвиняют в соучастии в покушении. Ввиду толков о гражданской войне он вынужден уйти в отставку.