История Франции

«Ваше Величество, наша лояльность, наша преданность обязывают нас сказать вам, что этого соревнования нет».

Как всегда, речь шла о Хартии, об уважении к ней, и Полиньяка не без оснований подозревали в стремлении ее нарушить. Он уже отказался присягнуть ей в 1814 г. по причине содержавшихся в ней уступок парламентариям. Призвание королем этого ультрароялиста среди ультрароялистов, члена Конгрегации Ватикана, который совершенно не представлял себе состояние общественного мнения, взгляды тех, кто пережил революционную и наполеоновскую эпоху, — вот что привело к образованию открыто республиканской партии, вступившей в союз с теми, кто находил необходимым смену династии. Среди первых были Ипполит Карно, Луи Антуан Гарнье-Пажес, Жан Батист Кавеньяк, в большей или меньшей степени связанные с тайными обществами, среди вторых — Лаффит, Талейран и историк Адольф Тьер, известный тем, что прославлял Французскую революцию, а также журналисты «Национальной газеты». Человеком, привлекавшим их внимание, был герцог Орлеанский, Луи Филипп.

Пишущие о Революции часто обращаются к наблюдению Ленина, который отмечал, что бездарная политика правящих кругов может развязать революцию без каких-либо усилий со стороны революционеров. Это верно для 1830 г.: когда после выборов число депутатов-оппозиционеров возросло с 221 до 274 человек, Полиньяк и Карл Х решили объявить выборы недействительными. «Лучше сесть на лошадь, чем в телегу», — говорил король. Они приняли решение вводить и изменять законы ордонансами: ограничить свободу печати, изменить избирательный закон исключительно в пользу землевладельцев, распустить палату депутатов…

Однако, плохо представляя себе настроения и возможные реакции в стране (но при этом оставаясь уверенными в законности всех своих действий), они издавали эти ордонансы чуть ли не тайком, не в силах вообразить, какие это может иметь последствия. Военный министр находился в Алжире, заместителя государственного секретаря даже не предупредили; ничего не было предусмотрено на случай тревоги; военный комендант Парижа отбыл в свой родной департамент. Король отправился на охоту: была ли это хитрость или непонимание ситуации?

Журналисты отреагировали сразу; им не давали работать, и Тьер первым выступил со смелым протестом. «Если за эту статью нужно платить головой, — говорит он, — вот моя!». Затем поднялись парижские буржуа, утратившие право голоса, — и вскоре столица покрылась баррикадами. В течение трех дней — «трех славных дней» — в городе шли бои, однако маршал Мармон так же боялся летящей с крыш черепицы и измены своих войск, как и настоящего противоборства с восставшими. Двадцать девятого июля армия оставила Париж. Восставшие обрушили свой гнев на клерикальную партию, разгромили резиденцию епископа и новициат[121] иезуитов. Тридцатого числа был издан манифест, в котором герцог Орлеанский провозглашался кандидатом на престол, а Карл X принял решение отменить свои ордонансы. Но события уже шли своим чередом, и, когда герцог согласился стать наместником королевства, 2 августа Карл Х подписал отречение от престола и вскоре удалился в Англию.

Тьер и Лаффит составили в пользу герцога Орлеанского следующий текст: «Карл Х не может вернуться в Париж, он пролил народную кровь.

Республика приведет нас к ужасным раздорам: она поссорит нас с Европой. Герцог Орлеанский — это принц, преданный делу Революции. Он никогда не сражался против нас — герцог Орлеанский воевал при Жеммапе. Герцог Орлеанский шел в огонь под трехцветным флагом. Герцог Орлеанский — король-гражданин».

Все было сказано прекрасно — апелляция к истории служила гарантией. Однако ничего не говорилось о будущем — об организации системы власти, поскольку предполагалось, что король Луи Филипп примет условия Хартии… Разумеется, слова пугали: «Нам нужно республиканское дело и монархическое слово», — писал Викто Гюго. Приветствуя Луи Филиппа в парижской мэрии, Лафайет сказал: «Это лучшая из республик». «Республиканский поцелуй Лафайета сделал из него короля», — комментировал Шатобриан… Король-гражданин должен был попросту дать несколько обещаний. «Король царствует, но не правит», — объяснял Тьер.

Как работает эта формула, показал историк Пьер Розанваллон, а Бенжамен Констан уточнил ее содержание: «Монархия учреждается не для того, чтобы управлять, но чтобы препятствовать части тех, кто управляет, желать себе больше власти, чем требуется на деле для осуществления их миссии, с одной стороны; с другой же стороны, чтобы избавить других, которые не правят, от мысли овладеть властью насильственными или мятежными средствами».