История Франции

В апреле 1917 г. по французской армии прокатилась волна недовольства и мятежей; она последовала за так называемой «бойней Нивеля»[162], его провалом и вызванным им тяжелыми потерями. Начавшись в районе Суассона и Оберива, волнения стремительно распространились по воинским частям; они прекратились, когда стало очевидным, что при сменившем Нивеля Петэне бессмысленные атаки наконец остановят. Таким образом, становится ясно, что хотя это движение, конечно, отражало усталость от войны, речь скорее должна идти об отвращении ко вполне определенной форме ее ведения. «Мы не скот, который можно гнать на бойню», — говорилось в одном письме, задержанном военной цензурой. Имело место, разумеется, и грубое обращение с офицерами, и крики «Долой войну», и пение «Интернационала» — люди не хотели быть пушечным мясом, чтобы «способствовать служебному росту господ в галунах». Эту черту хорошо передал Стэнли Кубрик в своем фильме «Тропы славы» (1957). В нем гораздо больше достоверности, чем в оценках военных руководителей той поры, например генерала Луи Франше д’Эспре, писавшего 4 июня 1917 г. Петэну: «Положение ясное. Это всеобщая организация, действующая из Парижа при подстрекательстве немцев и стремящаяся отдать Францию в руки врага. Действовать надлежит правительству: ему нужно нанести удар по главарям». На деле ничего подобного не было, и историк Ги Педронсини сумел показать, что там, где разразились волнения, не велось никакой пацифистской пропаганды. Число протестующих составило не менее 30–40 тысяч человек; приблизительно 10 процентов их были осуждены — отсюда легенда о децимации[163], — 554 человека приговорены к смерти, и 49 казнены. Не столь завышенные, как те, что сохраняются в антимилитаристской традиции, но оттого не менее значительные, данные цифры в действительности дают представление о том, что приговоренные были просто несчастными людьми, не имевшими иного средства выразить свое отношение к методам ведения войны. После долгого молчания, покрывавшего это дело, премьер-министр Лионель Жоспен почтил память мучеников в 1999 г. Но еще задолго до этого акта газета «Канар аншене», созданная в 1916 г. с целью разоблачения официальной лжи, рассказала о казнях и о злоупотреблениях командования, которое охотно расстреливало мятежников «в назидание» их товарищам. Однако отождествлять солдатские волнения с пацифистским движением было бы неверным, по крайней мере во Франции. И напротив, в России солдаты, протестовавшие против крайних проявлений военной дисциплины, обвиняли командование в том, что оно желает использовать их в репрессивных целях; они показывали, что стремление оказать влияние на настроения солдат перед лицом врага не является единственным намерением военного руководства. Во Франции настроения солдатской массы с трудом поддаются обобщению: как иначе объяснить солидарность солдат и офицеров во время послевоенных маршей ветеранов? Что же касается генерала Петэна, шедшего на беспощадные, но ограниченные репрессии, то в нем видели прежде всего военного, который, положив конец бесполезным атакам, проявил неравнодушие к солдатам, проливающим кровь. Отсюда его популярность, которая сохранялась вплоть до 1940 г. как среди левых, так и среди правых.

Но в волнениях 1917 г. крылось еще более широкое возмущение, направленное против штатских — этих окопавшихся в тылу крыс.

Озлобленные, истерзанные, считавшие, что их обманывают, солдаты испытывали яростную неприязнь к тылу. В окопных газетах они писали:

Фронтовик, настоящий князь сражений,
Сожми-ка в багровых руках
Пару ручных гранат
И забрось их подальше,
В Лион, Бордо иль Нант,
Да не промахнись из жалости —
Чтобы погибли тыловые крысы…

«У них есть преимущество перед всеми нами», — провозгласил однажды, когда война уже кончилась, Клемансо. Да, вновь сделавшись штатскими, солдаты, конечно, не позабыли пережитых унижений, но теперь они подавляли воспоминания о них и идеализировали свою окопную жизнь и порожденные ею ценности. Столкнувшись с тылом, где царили карьеризм и приспособленчество, или, как говорили, система D[164], а также страсть к роскоши и изысканным удовольствиям, жизнь ветеранов войны стала образцом солидарности мужчин, объединенных одними идеалами независимо от религиозных убеждений, политических взглядов, расовой принадлежности, социального происхождения. Так родился дух ветерана, в котором смешались горечь и ностальгия, жажда признания со стороны других и потребность вновь найти друг друга, чтобы воссоздать те неповторимые отношения, что возникли между людьми, вместе пережившими трагедию.

Версальский мир и другие непродуманные договоры