История Франции

Когда в 1947 г. де Голль создал РПФ, то, объясняя, почему он выбрал такое название, и отрицая, что его организация — это всего лишь одна среди многих, он подчеркивал, что Франция находится перед лицом крайней опасности — наступления коммунизма и советизации Европы — и что французы должны будут объединиться под его началом, как во времена Сопротивления. При этом партии могли продолжать свое существование, потому что можно было одновременно быть членом политической партии и входить в РПФ. Так, Мишель Дебре являлся одновременно радикалом и членом РПФ, другие совмещали членство в РПФ и в ЮДСР [258] и т. д.

Пятьдесят лет спустя слово «объединение» интерпретируется как знак верности наследию де Голля. Что же еще? Возможно, это — желание объединить силы, враждебные социалистам и Национальному фронту, и создать из них надежный оплот? У наследников генерала было желание отмежеваться от правых, напоминая избирателям о действиях и проектах де Голля, о проекте «нового общества» Жака Шабан-Дельмаса, выдвинутого при президенте Помпиду, о речах Жака Ширака при президенте Миттеране в 1995 г., о речах председателя ОПР Филиппа Сегена… до тех пор, пока выборы 1997 г. и победа социалистов под руководством Лионеля Жоспена не поставили голлистов в невыгодное положение и не вынудили их выдвинуть более либеральную программу, чтобы выжить и сохранить сторонников более правых, чем сама партия.

Такова вечная дилемма голлистов.

Французская коммунистическая партия: от пика популярности к упадку

Другая отличительная черта истории Франции, во всяком случае в XX в, заключается в роли, какую в ней играла коммунистическая партия, особенно после 1945 г. Из западных стран только Италии пришлось испытать на себе подобный опыт.

Потребовалось несколько десятков лет, чтобы необратимость упадка компартии стала очевидной. Однако, как мы уже видели[259], некоторые черты упадка появились уже в 1947 г. — в момент ее наивысшей популярности.

Незаметное для публики сокращение рядов партии долгое время было скрыто активным участием коммунистов в интеллектуальной жизни, в которой они осуществляли нечто вроде диктатуры мнения.

Когда в 1950 г. Северная Корея вторглась в Южную, только коммунисты отказывались поверить в свершившийся факт: по их мнению, это была провокация, организованная южными корейцами, которыми манипулировали американцы. Никогда еще «Движение за мир» не было столь категоричным. Точно так же все коммунисты резко осудили Виктора Кравченко, который, вслед за немецким коммунистом Яном Валтином и до появления очерков французского писателя Давида Руссе, писал о терроре в СССР и о существовании лагерей. По мнению французских коммунистов, в эти «клеветнические» речи нельзя было верить, тем более что их свидетели, бывшие заключенные, сами говорили, что не знают, почему они были депортированы. Они не верили также, что коммунисты Ласло Райк в Венгрии и Рудольф Сланский в Чехословакии, следовавшие примеру Тито, не были предателями, — они ведь признались в этом на процессах.

По распоряжению Коминформа, этого ужавшегося Коминтерна, партия Мориса Тореза, которую ругали за то, что она спокойно позволила выдворить себя из правительства, поменяла свою позицию и вновь призвала к социальной борьбе, которая приобрела особенно яростный характер в конце 1947–1948 гг. Забастовки рабочих были тогда жестоко подавлены министром внутренних дел социалистом Жюлем Мошем. По подсчетам, за двенадцать месяцев в забастовках приняли участие около 3 миллионов человек, причем самые жестокие конфликты происходили в шахтах, где силы правопорядка применяли танки. И все же забастовочное движение было расколото.

Первым признаком застоя коммунистической партии, находившейся, тем не менее, на пике популярности, стало то, что она удержала порыв рабочих, которые сразу после Освобождения были готовы к любым действиям: партия рекомендовала им «выиграть битву… за производство». Затем, когда вожжи были ослаблены, последовало поражение и сопутствующее ему уныние. В эти же годы (1946–1950) все больше укреплялась антикоммунистическая направленность государства вследствие прихода к власти коммунистов в Чехословакии в 1948 г. и многочисленных политических процессов, проходивших в Центральной Европе. Эти ужасные события начали волновать французов, и в особенности политический класс, опасавшийся, что если коммунисты придут к власти, то они установят во Франции режим «народной демократии». Между тем Сталин хотел только, чтобы подъем Франции осуществлялся не за счет плана Маршалла.

После смерти Сталина (1953) появились многие другие признаки уменьшения влияния коммунистов, хотя они и продолжали оставаться главной политической силой во Франции, — так как голлизм также претерпел спад после подъема, связанного с созданием РПФ.