История Франции

Если еще во времена Филиппа IV Красивого правоведам удалось в какой-то мере отделить монархию от Церкви и обеспечить ей независимость, сохранив при этом ее священный характер, то Реформация полностью изменила данное положение. С того момента, как католицизм перестал олицетворять идею бесспорного союза христиан, его место заняло государство, что потребовало от монарха его обязательной сакрализации. И именно Ришельё воплощает это изменение статуса французского короля.

Данная идея уже высказывалась Жаном Боденом в его «Шести книгах о государстве»: он выделял государство как сущность, отдельную от короля и народа. Государство, по мнению Бодена, совершенно необходимо для существования Франции, и оно должно быть выше и законов, и обычаев; оно должно также обладать суверенитетом. Ришельё в «Политическом завещании» подчеркивает обязательность последнего, опираясь при анализе этого вопроса на сочинения доминиканцев и иезуитов, Лютера, Кальвина и Макиавелли. Такой метод анализа ситуации он называл «Разумностью». Ведь «она имеет ту же основу, что и Священное Писание, поскольку Бог, источник всего сущего, не может противоречить самому себе в своем учении».

Чтобы утвердить эту необходимость и упрочить собственную верховную власть, монарх должен покончить с традиционными льготами и привилегиями, которыми пользуются провинции, различные сообщества или отдельные граждане на основании договоров, концессий или обычаев. Король должен следовать не собственным, а лишь Божественным законам, принципу Разумности. Опираясь на свое могущество, он может требовать с городов плату за те или иные привилегии. Так, например, Тулуза с 1560 г. должна была платить 30 тысяч ливров за освобождение от тальи. И наоборот, привилегии становятся платой за верность. Принцип же Разумности, по Ришельё, дает монарху право самостоятельно принимать решения, основываясь на собственной осведомленности, являющейся королевской тайной. «Разумность должна быть правилом и политикой государства», — утверждал он в «Политическом завещании». Таким образом, Разумность становится посредником между верховной властью короля и верховной властью Бога.

По этой причине королевская власть должна носить только абсолютный характер и «быть делимой не более, чем точка в геометрии». И вместо того чтобы приписывать Людовику XIV формулу «Государство — это я», лучше было бы вспомнить его подлинные слова: «Это говорю не я, а мое государство». Добившись тем самым секуляризации политической жизни, Ришельё навлек на себя гнев партии «правоверных», возражавших против главенства принципа государственного интереса, поскольку теория Божественного права, связывая воедино политику и религию и предоставляя Церкви и папе право судить мирские дела, была способна обуздать власть. К числу «правоверных» принадлежали богословы Пьер де Берюль, Марийак и Янсений, резко осуждавшие легитимизацию государственной власти. «Нас хотят убедить в том, что разумно отказаться от человеческой души во имя спасения государственного тела», — писал памфлетист Матье де Морг. Ему вторил Янсений: «Неужели все христиане полагают, что мирская и преходящая власть должна возобладать над религией и Церковью?.. Нет, так считают лишь те из них, кто не видит, что эти воззрения — несущие гибель христианской вере ростки атеизма и краеугольный камень здания, которое дьявол хочет возвести на земле на развалинах Церкви Сына Божьего, — противны Истине» (Jansenius. Mars français. 1637).

По мнению Ришельё, принцип государственного интереса призван упрочить общественное благополучие, которое является верховным законом, подчиняющим себе все остальные, включая моральные установления. Этот принцип должен защищать страну от произвола аристократии, от протестантов, устроивших себе государство в государстве, от Габсбургов, которые под знаменем защиты католической веры стремятся утвердить собственное господство над всей Церковью.

Таким образом, переход к государству-королю сопровождался обособлением политической жизни. Желая охватить различные сферы — политику, государство, равновесие сил в Европе, Ришельё во главу угла всегда ставил принцип государственного интереса.

Разумеется, этот переход, ставший еще более заметным при Мазарини, не мог не вызвать противодействия и сопротивления.