История Франции. С древнейших времен до Версальского договора

Робеспьер был тоже адвокатом, но не из Парижа, а из Артуа. Он был в Учредительном собрании, а когда оно закончило работу, разделил с Дантоном честь быть главным оратором Якобинского клуба. Это был «педантичный, аскетичный, упорный человек маленького роста, который провел свою жизнь в бедности и учении». Ни один вождь революции не верил в учение Руссо так безоговорочно, как он. Возможно, он вполне искренне называл себя «добродетельным и неподкупным» и хвалился этим. Толпа верила ему, и он полностью приобрел почет и круг последователей, которые всегда достаются лидеру, если широкие массы признают его бескорыстным и хорошим человеком. Однако Робеспьер больше говорил, чем делал. Вполне вероятно, что его с самого начала толкали вперед другие, которые действовали и нуждались в ораторе – выразителе своих мнений. Однако ему было предназначено стать самым знаменитым деятелем второго, огненного этапа революции.

Короче говоря, жирондисты были добродушными теоретиками, которые желали, чтобы король был свергнут с престола и была установлена республика, но были не способны на энергичные жестокие действия и в какой-то степени готовы были отдаться на волю событий. Якобинцы тоже были теоретиками, но не такими добродушными. Они желали действовать и были готовы к этому. Они не собирались отдаваться на волю событий. Не нужен был пророк, чтобы предсказать, за какой партией будущее.

При таких депутатах Законодательное собрание скоро начало нападать на короля. Сначала это были мелкие уколы, а через какое-то время депутаты уже были с ним на ножах. Они отменили обращения «государь» и «ваше величество». Были и другие мелкие разногласия между ними и королем, но первое серьезное противоречие возникло, когда Законодательное собрание стало обсуждать опасности, которые теперь угрожали стране из-за границы. С 1789 г. французские аристократы то по одному, то сотнями паковали свои драгоценности и спасались бегством из Франции. Оба брата Людовика уже были за границей. В немецких городах Трире и Майнце собралась небольшая армия этих высокородных эмигрантов. Знатные изгнанники громко грозили и хвалились, что вернутся, и обещали своим врагам кровавую месть. Они использовали все свое личное влияние, чтобы убедить императора Австрии и короля Пруссии начать военное вторжение. В августе 1791 г. эти два монарха приняли Пильницкую конвенцию[159].

В этой ни к чему не обязывавшей декларации было сказано, что они считают дело Людовика XVI делом всех коронованных особ Европы. После ее подписания ничего не произошло, но разве иностранная армия не могла нанести удар в любой момент? И, учитывая бегство королевской семьи в Варенн, насколько можно было верить, что король и королева Франции не скажут «добро пожаловать» захватчику? Для всех привилегированных классов управляемой деспотами Европы революция становилась возмутительным оскорблением, угрозой для каждого богатого человека, имеющего герб. Народ, который играл роль духовного вождя цивилизации, мог понизить своего короля до уровня всего лишь наследственного «главного шерифа» страны, мог уничтожить все права дворян, мог в политическом отношении сделать матроса с баржи равным принцу королевской крови. Как подействует этот пример на крестьян Пруссии, Богемии, Тосканы и еще десятка местностей? Крайние меры, к которым прибегали некоторые из революционеров (эти случаи невозможно отрицать), разумеется, еще сильнее разжигали пламя гнева. Красавица королева, которую держали в плену в Тюильри, вызывала искреннее сочувствие. В Германии вызвала гнев отмена феодальных налогов в некоторых частях Эльзаса: многие немецкие правители, хотя и ослабили свое политическое господство над этими землями, предъявляли финансовые претензии на доходы с них.

Положение было угрожающим, в особенности потому, что, как было хорошо известно, недавние события сильно расшатали дисциплину в армии и флоте Франции. Кульминация наступила весной 1792 г. Поведение австрийского правительства показалось Законодательному собранию таким двусмысленным, что законодатели направили австрийцам официальное требование: пусть те откроют свои намерения. Молодой император Франциск II (племянник Марии-Антуанетты)[160] в ответ откровенно потребовал возмещения убытков для обиженных немецких правителей (претендовавших на некоторые феодальные права в Эльзасе) и восстановления старого режима на той основе, которую предложил Людовик XVI перед падением Бастилии. На это Франция могла дать только один ответ, если не желала признаться, что из-за внутренних неурядиц выпала из списка великих стран Европы. И 20 апреля 1792 г. Людовик XVI, появившись перед депутатами, попросил их объявить войну Австрии. Его просьбу сразу же поставили на голосование, и против нее были только семь депутатов. Так началась борьба, которая продолжалась – с небольшими интервалами, больше похожими на перемирие, чем на мир, – двадцать три года, до битвы при Ватерлоо.