Бордо стоит на скрещении двух больших водных путей: один из них соединяет северную Францию с Испанией, другой — Средиземное море с Океаном. Он достаточно близок к морю, чтобы служить портом, и достаточно далек, чтобы ширина эстуария не мешала сообщению двух берегов. Городок, бывший иберским поселением (судя по имени Бурдигала), был занят потом кельтским племенем битуригов — вивисков и рано стал центром обширной торговли: долиной Оды приезжали сюда массалиоты, а потом нарбоннские купцы. При Августе и Тиберии многие бордосцы получили право гражданства, но только Клавдий, завоеванием Британии, открыл широкие перспективы будущему города. И ранее его жители обращали взор к великому Острову Океана. По пути к нему, в целях нагрузки, останавливались массалиоты на берегах Жиронды. Экспедиции Плавтия и его последователей укрепили и расширили эти сношения. Таким образом, на первых же страницах истории города мы находим сношения с Англией, создавшие его богатство в Средние Века и доныне являющиеся одним из важнейших элементов его процветания.
Если уже в I и во II веках Бордо был одним из важнейших рынков юго-запада, то не в эту еще пору он достиг полного своего расцвета. Единственные здания, которые наверное можно отнести к этой эпохе, это — термы, водопровод, фонтаны, удовлетворявшие первым требованиям римской жизни. Во всяком случае, интенсивная строительная деятельность открывается только столетие спустя. Тогда возник храм Защиты (
История Бордо делится на два периода нашествиями конца III века. Из этого кризиса город вышел преображенным. Прежде он непринужденно разворачивался во все стороны, без предварительного плана, разбрасывая в окрестность свои дома и улицы, свои виллы и могилы. Теперь он должен был, применительно к системе обороны, установленной для всей Галлии, запереться в высокие и мрачные стены, в которых он задыхался четырнадцать веков до того дня, когда разумная инициатива Турни при Людовике XV и Людовике XVI разрушила наконец эту темницу и вернула городу воздух и свободу. Этот Бордо IV-гo века в своей четырехугольной ограде, с узкими улицами, вытянутыми по шнуру, был не только менее обширен и менее населен, нежели прежний, но он стал гораздо менее красив и менее богат. Вряд ли он сделался снова центром большого торгового движения, зато он стал средоточием молодежи, благодаря культу науки, славе своего университета, своих профессоров, своих риторов[209]
. Раньше бордосцы не особенно отличались в работе мысли. Они любили хорошо пожить, много расходовали на удовольствия и еще больше — из тщеславия. Они любили пышность, шум. Так их представляет в конце I века эпиграмма Марциала[210]: «Я жажду легких любовниц — тех, которые бегают в одном плаще. Красавицу, которая требует много денег и много разговаривает, я уступаю толстому бордосцу». Наследственное богатство, в конце концов, сделало их более утонченными. Их энергия, которую события отвратили от ее первоначального направления, или, по крайней мере, замедлили ее деятельность в этом направлении, обратилась на другой объект; и здесь впервые на берегах Жиронды расцветает тот изящный вкус к фразе, к блестящему и тонкому красноречию, который останется традиционной особенностью этого края.