История французского психоанализа в лицах

Неогегельянство. А. Кожев, Ж. Ипполит. История учения Гегеля во Франции весьма примечательна. С одной стороны, французы были одними из первых, кто проявил интерес к изучению Гегеля. Например, уже в 1817 году к нему приезжает Виктор Кузен, преподаватель Высшей нормальной школы из Парижа[425], с целью изучать гегелевскую философскую систему. Впрочем, современники критиковали Кузена, полагая, что он привнес слишком много собственного в систему Гегеля[426]. В 1930–1940-е годы во Франции следует издание ряда обзорных очерков о Гегеле и немецкой философии в целом — от «Очерка о философии Гегеля» 1836 года до четырехтомной «Истории немецкой философии», вышедшей в 1849 году[427]. Гегель вошел в ряд наиболее востребованных философов, в том числе из-за перипетий политических событий во Франции и Европе в «долгом» девятнадцатом веке. Тем удивительнее, что вплоть до 1939 года единственной большой работой Гегеля, переведенной на французский, была «Энциклопедия философских наук». Новая волна увлечения и переосмысления учения Гегеля относилась уже к первой половине двадцатого века и связана с именами Александра Кожева, Жана Ипполита, Жана Валя и др. И хотя сложно дать исчерпывающую характеристику неогегельянству, ведь каждый интерпретатор Гегеля по-своему мыслил его учение, Кожев и Ипполит окажут существенное влияние на французскую философию и на психоанализ. Жан Ипполит (Jean Hyppolite, 1907–1968) — крупный французский мыслитель, известный главным образом благодаря выполненному им полному переводу «Феноменологии духа» на французский язык (1939). Занимаясь преподавательской работой в Коллеж де Франс и будучи автором большого числа трудов, посвященных Гегелю, Ипполит находил время, чтобы быть активным участником семинаров Лакана. На страницах семинаров Лакан часто благодарит его за помощь в работе над некоторыми текстами Фрейда. Александр Кожев (Кожевников, 1902–1968) заслуживает нашего внимания в еще большей степени: ведь его интерпретация Гегеля стала настоящим философским, интеллектуальным событием и повлияла на всю французскую мысль от Сартра, Лакана и Мерло-Понти до Бретона, Фуко и Деррида. Сохраняя хайдеггеровские и феноменологические ориентиры, Кожев не только создает собственную версию «гегельянства», но выступает как вполне самостоятельный философ со множеством оригинальных идей. Понимание Кожевым Гегеля может быть названо скорее «антропологическим» — в том смысле, что на первый план в ней выдвигается проблема человека, «человеческого» как такового. В блестящем предисловии к «Введению в чтение Гегеля» Кожев обозначает проблематику работы: «Человек — это Самосознание. Он сознает себя, сознает, что он — человек, что в бытии человеком заключено его человеческое достоинство и что этим-то он и отличается от животного, которому выше простого Самоощущения не подняться. Человек осознает себя в тот миг, когда — впервые — говорит: “Я”. Понять человека, поняв его “происхождение”, — значит понять, откуда берется это раскрывшееся в слове “Я”»[428]. Такая постановка вопроса весьма соблазнительна в том числе и для психоаналитиков; однако подлинной вершиной мысли Кожева является диалектика отношений Раба и Господина.

Указывая, что человек появляется лишь тогда, когда предметом его желания становится Желание другого человека, Кожев дает жизнь другой важной мысли: «Всякое человеческое, антропогенное, порождающее Самосознание и человечность Желание сводится в конечном счете к желанию признания»[429]. Именно в этой борьбе не на жизнь, а на смерть — борьбе за признание со стороны другого — проявляется диалектика Раба и Господина. «Без этой борьбы не на жизнь, а на смерть, — пишет автор, — которую ведут из чисто престижных соображений, человек на земле так никогда бы и не появился»[430]. В этой борьбе, в которой Раб пытается получить признание, а Господин стремится не утратить свою позицию, разворачивается главная драма жизни человека, его главный вызов и трагизм. Стоит ли говорить о том, что «Желание», «Другой», «борьба за признание» — термины, знакомые для всех, кто интересовался лакановским анализом, и, несомненно, «Гегель» Лакана эпохи «Стадии зеркала» — это «Гегель» Кожева.

Структурализм и культурологические ориентиры. Как и неогегельянство, и экзистенциализм, «структурализм» нельзя назвать сугубо французским открытием. Однако то, что именно французским интеллектуалам удалось развить и увековечить структурализм в своих трудах, сделав фактически визитной карточкой национальной философии, заслуживает известного внимания.