История Французской революции: пути познания

Вместе с тем французская историография долгое время воспринималась отечественными специалистами по Революции XVIII в. не только как путеводная звезда, по которой надо сверять свой курс (что, в общем - то, вполне логично), но и как флагман, за которым необходимо следовать. Причем историография не всех направлений, а прежде всего «апологетическая», или, как ее назовут позднее, «классическая». Попытки В. И. Герье привить древу отечественной науки черенок французской консервативной традиции закончились, как мы видели, неудачей. Российские ученые предпочли ей, говоря словами Н. И. Кареева, «старую традицию, воспитавшуюся на более ранних историях революции (Минье и Тьера, Мишле и Луи Блана), бывших ее апологиями»[569]. Несмотря на бесспорные заслуги «русской школы» в оригинальной разработке целого ряда конкретных аспектов революционной истории, обобщающие трактовки Французской революции, предлагавшиеся ее представителями, лишь добросовестно воспроизводили в основных своих моментах (оценка жизнеспособности Старого порядка, определение движущих сил Революции, объяснение причин Террора и т. д.) положения французской «классической» историографии[570].

Еще большей была зависимость от «флагмана» у советских историков Французской революции, особенно в период наибольшей автаркии отечественной науки. Не имея возможности посещать изучаемую страну и работать в ее архивах, страдая от недостатка источников у себя на родине, советские исследователи сплошь и рядом вынуждены были ограничиваться реинтерпретацией тех фактов, которые черпали из трудов французских коллег, более или менее идеологически себе близких. И даже после того как в период Оттепели возобновилось международное сотрудничество, зарубежные контакты были дозволены лишь с «прогрессивными» историками, то есть, в случае специалистов по Революции, со все теми же представителями «классической» историографии[571].

Идейная близость и тесные узы солидарности советских исследователей с «прогрессивными» учеными Франции, в основном историками-марксистами, каким был в свое время А. Собуль и до сих пор остается М. Вовель, побудили мэтров советской исторической науки А. 3. Манфреда и В. М. Далина крайне негативно отреагировать на попытки пересмотра «классической» трактовки Революции историками «критического» направления. Продолжая следовать за «флагманом», советская историография безоговорочно поддержала его в этом сражении.

И только перемены конца 1980-х гг., исчезновение идейной монополии марксизма и политического контроля над историческими исследованиями позволили отечественным специалистам по Французской революции впредь трактовать ее, руководствуясь уже исключительно результатами научных изысканий, без поправки на идеологические ориентиры. «Смена вех» означала отказ от аксиоматического воспроизведения тех положений «классической» интерпретации, что противоречат данным конкретных исследований. Тем самым впервые за все время своего существования отечественная историография Французской революции вышла из кильватера «флагмана» и легла на свой собственный курс.

Оправданно ли это было?

Профессор В. П. Смирнов, главный критик «смены вех», считает, что сугубо научные предпосылки для нее отсутствовали: «Факты, на которые ссылается в своей статье [“Смена вех”] А. В. Чудинов, далеко не новы. <...> Манфред, Далин и другие советские историки хорошо знали работы “ревизионистов”, но не считали их доказательства убедительными. Во время дискуссии по книге Ревуненкова Далин опровергал доводы “ревизионистов”, ссылаясь, правда, не столько на факты, сколько на оценки Ленина, Лефевра и Собуля. Почему же теперь, 30 лет спустя, аргументы “ревизионистов” кажутся неопровержимыми историкам постсоветского поколения?»[572].

В тот момент, когда В. П. Смирнов писал эти строки, среди представителей «классической» историографии еще пользовались большим влиянием бывшие сподвижники А. Собуля, историки - коммунисты М. Вовель и К. Мазорик, воспринимавшие попытки «ревизии» основ «классической» историографии исключительно как идеологическую диверсию и потому остававшиеся глухими даже к сугубо научной аргументации сторонников «критического» направления. Число же последних к началу нулевых, напротив, значительно сократилось: кто-то уже ушел из жизни, кто-то сменил тематику исследований. С революционной проблематикой продолжал активно работать лишь один П. Генифе. Поэтому со стороны вполне могло показаться, что основные положения «классической» интерпретации остались непоколебимыми, не понеся никакого ущерба от многолетней критики, а некогда нападавшие на них оппоненты, напротив, рассеяны неумолимым временем. На этом фоне смена курса российскими историками Революции могла выглядеть для такого стороннего наблюдателя каким - то странным «заносом», уводящим с магистрального пути исследований данной темы.