История Французской революции: пути познания

В немалой степени, думаю, это было связано с еще одним принципиальным отличием советской школы историков от «русской школы». В СССР ученые даже мечтать не могли о том плюрализме идей и методов, что определял развитие дореволюционной историографии. Единственно допустимой была марксистская методология. Любые интерпретации тех или иных аспектов истории Французской революции были возможны только в рамках утвержденного «канона»[547]. Поэтому если исследования, написанные на основе архивных источников, еще могли, несмотря на идеологическую предопределенность выводов, обладать научной новизной и представлять несомненный интерес для мирового профессионального сообщества благодаря впервые вводимым в научный оборот данным, то различного рода обобщающие трактовки Французской революции в духе марксистско-ленинского «канона» не находили отклика в международной историографии[548].

Вместе с СССР советская школа изучения Французской революции давно уже стала историей. Незадолго до своей кончины в 1995 г.

А. В. Адо констатировал: «Советская историография Французской революции завершила свое существование. На смену ей идет становление новой российской историографии Французской революции. Она не утрачивает преемственности с наиболее позитивным наследием историографии советской, но она принадлежит уже к иному времени и имеет свое особое лицо»[549]. Произошедший в 1980 - 1990-е гг. радикальный демонтаж советского «канона» трактовки Французской революции теперь нередко именуют «сменой вех», по названию одной из статей автора этих строк[550]. Дав когда-то своему тексту такой заголовок, я и не предполагал, что образ придется по вкусу российским и французским коллегам и будет принят ими в качестве имени нарицательного[551]. Впрочем, этот процесс подробно описан в новейшей исторической литературе[552], и я сейчас не буду на нем подробно останавливаться. Лучше расскажу о его последствиях.

Говоря об «особом лице» новой российской историографии, А. В. Адо, полагаю, и не подозревал, сколь молодым оно в конечном счете окажется. Парадоксально, но подавляющее большинство представителей того многочисленного поколения историков Революции, чье профессиональное становление пришлось на преддверие ее 200-летнего юбилея и чьими усилиями собственно и была осуществлена «смена вех», вскоре после этого юбилея ушли из историографии данной темы: «Выпустив монографию в развитие своей докторской диссертации, 3. А. Чеканцева сосредоточила внимание на общих проблемах историописания; Е. М. Кожокин, ставший директором Российского института стратегических исследований, практически не занимается изучением Революции; Е. О. Обичкина переориентировалась на современную Францию в контексте международных отношений, Л. А. Пименова уже многие годы плодотворно исследует историю Франции времен Старого порядка, С. Я. Карп - историю века Просвещения»[553] и т. д., и т. п. Из ныне практикующих российских историков Французской революции, пожалуй, только А. В. Гордон, С. Ф. Блуменау и автор этих строк начали свой научный путь еще в советское время, остальные - уже чисто российская формация исследователей.

В качественном отношении современная российская историография Французской революции являет собой наглядную иллюстрацию диалектического закона отрицания отрицания. Став в определенном смысле отрицанием советской исторической школы, которая, в свою очередь, была отрицанием «русской школы», нынешнее профессиональное сообщество историков имеет гораздо больше общего с последней, нежели со своей непосредственной предшественницей - наглядный пример гегелевской спирали развития.

Сходство с «русской школой» проявляется сегодня в абсолютном идейном и методологическом плюрализме российских исследований по данной проблематике. Никто никому ничего не навязывает. В результате за последние двадцать с лишним лет отечественные специалисты по Французской революции занимались активной разработкой таких сюжетов, которые в советское время представлялись весьма рискованными с идеологической точки зрения, а то и вовсе неприемлемыми. Это относится и к самой истории Революции, и к ее историографии.

К примеру, писать советским исследователям о «критическом» и тем более консервативном направлениях историографии полагалось только в обличительном тоне «опровержения буржуазных фальсификаций истории»[554]. И лишь в постсоветскую эпоху подобные трактовки революционных событий стали в нашей исторической литературе предметом сугубо академического анализа, свободного от идеологической нагрузки[555].