История Французской революции: пути познания

Понятие école russe, или «русская школа», появилось в международном научном обиходе где - то на рубеже ХІХ - ХХ вв. и довольно быстро получило широкое распространение. В 1912 г. мэтр российской исторической науки Н. И. Кареев уверенно констатировал: «Уже одно то, что успело сделаться известным во Франции, благодаря переводам, дало повод французским критикам говорить о существовании особой “русской школы” в историографии французской революции»[536]. Ссылка на французов сделана Кареевым отнюдь не для красного словца. Органичная интеграция в мировую науку - одна из характерных черт российской историографии того времени. В конце XIX - начале XX в. важнейшие труды российских историков Революции часто переводились и публиковались во Франции. А во второй половине XX в. многие из этих переводов были еще и переизданы. Никогда - ни до, ни после - российские исследования по французской истории XVIII в. не печатались за рубежом так часто, как тогда.

Столь высокий уровень международной интеграции был достигнут благодаря не только бесспорным научным талантам представителей «русской школы», но и условиям работы университетской профессуры в дореволюционной России. Продолжительные поездки ученых за рубеж для работы в местных архивах носили регулярный характер. Работы Н. И. Кареева, И. В. Лучицкого, П. Н. Ардашева и других российских ученых того времени написаны на основе первоклассного архивного материала, что обеспечивает их востребованность и в наши дни.

Еще одной важной чертой «русской школы» была творческая свобода - идейный и методологический плюрализм. Ее представители варьировали разные методы и подходы в своих трудах, следуя исключительно собственным вкусам и предпочтениям. И если в сфере популяризации исторических знаний российские ученые все же испытывали определенное давление со стороны «передового» общественного мнения, лелеявшего «культ» Французской революции как предвестия будущей судьбы России[537], то в области научных изысканий они могли руководствоваться только своими представлениями о должном.

А вот пришедшая на смену «русской школе» советская историография Французской революции по всем этим аспектам являла собой полную противоположность своей предшественнице.

Первые советские историки и помыслить не могли о таких возможностях работы за рубежом, какие имели до 1917 г. ученые «русской школы». С установлением в России диктатуры пролетариата «железный занавес» опустился всерьез и надолго. В конце 1920-х он чуть - чуть было приподнялся и некоторые советские исследователи Французской революции сумели провести месяц - другой в изучаемой стране, но с началом печально известного «Академического дела» вновь опустился на долгие тридцать лет. В отсутствие доступа к зарубежным архивохранилищам нашим историкам приходилось «опираться на собственные силы», разрабатывая те фонды французских исторических документов, что ранее осели в России. И здесь специалистам по истории Старого порядка повезло гораздо больше, чем исследователям Революции. Первые уже в 1930-е гг. получили доступ к коллекциям документов Сегье и Ламуаньона, архиву Бастилии и другим богатейшим фондам, в разное время и разными путями попавшими в нашу страну. Именно на основе этих первоклассных источников и были написаны известные труды Б. Ф. Поршнева, А. Д. Люблинской, В. В. Бирюковича, ни в чем не уступавшие по своему уровню работам зарубежных коллег.

Исследователям же Французской революции пришлось довольно туго: количество и объем находившихся в СССР фондов по их тематике не шли ни в какое сравнение с собраниями источников по истории Старого порядка. И даже те документы, что приобрел в 1920-е гг. Д. Б. Рязанов для Института Маркса и Энгельса, в частности большие личные фонды Гракха Бабёфа и Марка - Антуана Жюльена, были недоступны для отечественных историков вплоть до периода Оттепели. Неудивительно, что появившиеся в СССР 1920 - 1930-х гг. многочисленные работы по Французской революции оказались вне основного русла развития мировой историографии. За рубежом практически не знали о происходившем по ту сторону «железного занавеса», а если и узнавали, то не слишком впечатлялись сочинениями, которые в большинстве своем предлагали марксистско-ленинское «переосмысление» вышедших на Западе исследований. Впрочем, по счастью, бывали исключения из правила. Так, в конце 1950-х - начале 1960-х гг. среди западных историков левого толка наблюдался всплеск самого живого интереса к опубликованным еще в 1920-е гг. работам Я. М. Захера о «бешеных», которые ленинградский ученый написал на основе скопированных во Франции редких изданий периода Революции. Такой интерес был обусловлен как высоким научным уровнем этих трудов, так и трагической судьбой их автора, многие годы проведшего в лагерях[538]. К сожалению, со сменой научной моды и поколений исследователей о нем потом опять подзабыли.