История Французской революции: пути познания

В данной связи весьма показательно письмо Ю. И. Рубинского к С. В. Червоненко (док. 5). Профессиональный и высококвалифицированный историк, не один год проживший во Франции, Юрий Ильич Рубинский едва ли не знал о проходившей тогда во французской историографии бурной полемике между сторонниками «классической» историографии Революции (к коим принадлежали и марксисты) и приверженцами «критического» («ревизионистского») направления[328]. Тем более что и для советских историков «ревизионисты» были основным объектом жесткой критики[329]. Но в данном контексте автор письма выступает в качестве не историка, а дипломатического чиновника - советника посольства. К тому же обращается он к представителю политического руководства страны - заведующему отделом ЦК КПСС. Соответственно, чтобы подчеркнуть идеологическую и политическую важность предстоящего юбилея, автор письма стремится охватить в своем обзоре предельно широкий спектр оценок Революции, звучавших тогда во Франции, однако не дифференцирует их по реальной значимости.

В результате происходит полное смещение акцентов: на фоне «старого роялиста Мольнье» и «шираковцев» лидеры «критической» историографии Революции действительно выглядят всего лишь «умеренным крылом левой университетской интеллигенции», то есть, в рамках политики союза левых сил, едва ли не потенциальными попутчиками коммунистов. При таком подходе центр тяжести в дискуссии о Революции переносится с оси «классическое» направление - «ревизионисты» на ось «правые» - «левые». Однако реальную опасность для марксистской историографии Революции и, соответственно, для марксистского видения истории в целом, представляли тогда не публицистические выступления «старого роялиста» или политиков - «шираковцев», мало что значившие в научном плане, а именно работы Ф. Фюре, М. Озуф и других исследователей, принадлежавших к «критическому» направлению историографии, которые, в конечном счете, и подорвали основы марксистского истолкования Французской революции. То есть советская идеологическая «оптика» не только не облегчала восприятие действительности, но и откровенно искажала его.

Другая особенность положения советской историографии Французской революции, ярко проявившаяся в указанных источниках, - явное несоответствие между полученным историками социальным (идеологическим) запросом и их научными возможностями.

Уже открывающее данную публикацию письмо заведующего сектором новой истории ИВИ Е. Б. Черняка директору Института 3. В. Удальцовой (док. 1) в полной мере отмечено подобным противоречием. С одной стороны, Ефим Борисович как опытный администратор стремится подать «товар» лицом и обещает руководству Институтом обеспечить «серьезный вклад» в разработку столь важной, с идеологической и политической точек зрения, тематики в виде ряда соответствующих «фундаментальных исследований». Особое значение придается коллективному труду «Великая французская революция и Европа», которым предполагается «дать достаточно обоснованный ответ на вопросы, выдвигаемые в центр идеологической борьбы в новейшей историографии (проблема буржуазного характера революций нового времени, последствий революции для страны, где она происходила, и для истории Европейского континента в целом и др.)», или, иными словами, решить все наиболее дискуссионные в мировой историографии того времени проблемы истории Революции. И хотя стороннему наблюдателю подобное обещание может показаться, мягко говоря, излишне оптимистичным, оно вполне вписывается в правила административной игры - превозносить качество будущего «товара», чтобы начинать с максимально сильных позиций «торг» с Дирекцией Института за дополнительный листаж изданий (который тогда жестко лимитировался), зарубежные командировки для сотрудников (если не во Францию, то хотя бы в ГДР, Чехословакию и Венгрию) и прочие научные блага, которые каждому академическому руководителю приходилось «выколачивать» для своего структурного подразделения. И здесь для набивания «цены» обещанному труду активное превозношение его идеологической значимости оказывалось отнюдь не лишним.

С другой стороны, такой осторожный начальник, как Е. Б. Черняк (говорю об этом без малейшей иронии, опираясь на собственный опыт многолетнего общения с ним), никогда не стал бы давать столь далеко идущих обещаний, не имея хоть каких - то гарантий возможности их реализовать. Такой гарантией, по-видимому, должны были стать уже имевшиеся у сектора наработки по ряду проектов, которые ранее осуществлялись в Институте, но по тем или иным причинам не были доведены до завершения.