Уже сама по себе скорость, с которой произошли указанные перемены, вызывает удивление и заставляет задуматься о причинах столь стремительного крушения марксистско-ленинской интерпретации в одной из наиболее идеологически значимых и приоритетных отраслей советской исторической науки. Все - таки перемены в историографии, в отличие от политики, происходят не слишком быстро. Если для смены политического строя может хватить считанных месяцев, то на смену историографических парадигм обычно уходят десятилетия: новые эпистемологические ценности и методологический инструментарий усваиваются и осваиваются на протяжении достаточно продолжительного времени, еще годы нужны на создание исследований в рамках новой парадигмы и, наконец, еще немало воды утечет, пока новое возобладает над старым. «Смена вех» же произошла менее чем за одно десятилетие: так, в 1986 г. появилась монография Л.А. Пименовой[323]
- пожалуй, первое крупное исследование отечественного историка, решительным образом поставившее под сомнение советский канон объяснения Французской революции, а уже в 1995 г. А. В. Адо уверенно констатировал, что «советская историография Французской революции завершила свое существование»[324].Удивляет и то, сколь легко осуществилась эта «смена вех», не вызвавшая никакой научной дискуссии между сторонниками новой и старой интерпретаций. Более того, у последней в России вообще не нашлось защитников среди практикующих историков Французской революции. Выступления же профессора В. П. Смирнова[325]
в защиту марксистско-ленинской трактовки данной темы - специалиста, безусловно, авторитетного в сфере новейшей истории Франции, но собственно историей Революции никогда не занимавшегося, - носят, как показал недавно Д. Ю. Бовыкин, все же скорее абстрактно - ностальгический, нежели конкретно - исторический характер[326].Иными словами, в первом приближении «смена вех» может показаться неким необъяснимым феноменом сродни неожиданной геологической катастрофе: от монолитного «материка» советской историографии вдруг без сколько-нибудь существенных потрясений откололась довольно значительная часть и прямо на наших глазах ушла в небытие подобно мифической Атлантиде.
Попытка найти объяснение произошедшему исключительно в политических катаклизмах второй половины 1980 - начала 1990-х гг., как это делает В. П. Смирнов[327]
, выглядит, на мой взгляд, не слишком убедительной. Разумеется, ослабление, а затем и полное исчезновение в тот период идеологического пресса Коммунистической партии и государства способствовало свободному обсуждению научных проблем и ускорило происходившие в историографии процессы, однако те начались все же несколько раньше эпохи Перестройки и Гласности. Так, в основу уже упомянутой выше монографии Л. А. Пименовой легла кандидатская диссертация, защищенная еще в 1984 г.Не была «смена вех» напрямую связана и с развернувшимися в 1980-е гг. празднованиями 200-летия Французской революции. Конечно, многочисленные юбилейные мероприятия по случаю этой круглой даты существенно активизировали научную жизнь в данной области историографии, но сами по себе ее содержания не определяли.
Чтобы понять причины столь быстрого и безболезненного течения «смены вех», полагаю, есть смысл обратиться к самому началу 1980-х гг. и выяснить, в каком состоянии находилась советская историография Французской революции накануне перемен. Во многом, думаю, нам здесь помогут публикуемые ниже материалы.
Эти пять документов, хранящиеся ныне в архиве Центра по изучению XVIII в. Института всеобщей истории РАН, представляют собою ряд переданных когда-то Группе по истории Французской революции (структурное подразделение ИВИ в 1984 - 1987 гг.) фрагментов официальной переписки академического и партийного начальства за 1981 - 1983 гг. об организации программы научных мероприятий к 200-летию Французской революции.
Первое, что бросается в глаза при ознакомлении с указанными источниками, - это высочайшее идеологическое значение, придаваемое в СССР истории Французской революции. Необходимость активизации исследовательской работы по данной тематике мотивируется исключительно потребностями «эффективного участия» в идеологической борьбе «и без того острой», но обещающей еще больше ожесточиться в связи с предстоящим 200-летним юбилеем Революции. Причем собственно историографические дискуссии об этом событии отходят для участников переписки на второй план по сравнению с тем, как во Франции оценивают Революцию представители различных политических сил. В итоге складывается предельно драматичная, но достаточно далекая от реальности картина историографического ландшафта...