Одним из важнейших факторов, затруднявших проведение во Франции промышленной революции и аграрного переворота, стал «инвестиционный голод». Кризис промышленности и торговли, порожденный Французской революцией и войной, вызвал переориентацию владельцев капиталов на спекулятивные операции с недвижимостью, получившие широкий размах в результате массовой распродажи национальных имуществ. Как показал в ряде своих работ об экономических последствиях революции А. В. Ревякин, «важным признаком преобладания торгового капитала в начале XIX в. был заметный рост вложений буржуазии в недвижимую собственность в ущерб инвестициям. Такого рода непроизводительные вложения привлекали буржуазию не только своей “надежностью”, что в условиях политической и военной нестабильности было немаловажным мотивом поведения, но и высоким общественным престижем, которым пользовались крупные землевладельцы. Стремясь приспособиться к общественным отношениям, в основе которых лежала собственность на землю как главное средство производства, торговый капитал проявлял свою неспособность к их коренному преобразованию»[447]
. И хотя капитализм во Франции развивался, несмотря на все сложности и неблагоприятные обстоятельства, причинно-следственная связь этого процесса с революционными событиями конца XVIII в. выглядит сегодня уже не столь бесспорной, как это казалось сравнительно недавно. Более того, значительное и все более усугублявшееся на протяжении первой половины XIX в. экономическое отставание Франции от Англии, а во второй половине столетия - и от Германии, заставляет серьезно задуматься над тем, происходило ли развитие французского капитализма «благодаря революции» или же «несмотря на нее».Таким образом, подводя итог вышесказанному, мы можем констатировать, что результатом развития отечественной историографии Французской революции за последние 15 лет стало постепенное размывание и фактически полное разрушение прежней концептуальной основы интерпретации историками-марксистами этого события.
Особо следует отметить, что, в отличие от некоторых других отраслей исторической науки, столь радикальная смена вех здесь не сопровождалась ни шумной дискуссией, ни «развенчанием авторитетов». Она произошла так тихо, что фактически осталась незамеченной в околонаучных кругах, Из-за чего многие профессиональные популяризаторы исторических знаний и, в частности, авторы учебников продолжают тиражировать безнадежно устаревшие клише, а разрыв между уровнем современных исследований, с одной стороны, и научно-популярной и учебной литературы - с другой, отмечавшийся еще 10 лет назад[448]
, продолжает увеличиваться. И все же подобный «эволюционный» способ смены вех без «драки на межах» имеет то несомненное достоинство, что позволяет сохранить преемственность в исследованиях и сберечь все то действительно ценное, что уходящая в прошлое советская историография оставляет в наследство новой, российской.Завершить же свою статью я хотел бы словами А. В. Адо, написанными им незадолго до кончины: «В литературе, посвященной истории революции, видно обновление проблематики, ее диверсификация, стремление к более широкому видению Французской революции. Образ этой революции, который вырисовывается из работ последних лет, становится более многоликим, менее прямолинейным, более сложным и противоречивым. Видно стремление историков переосмыслить некоторые устоявшиеся оценки и схемы, унаследованные от нашего историографического прошлого... По существу, все сказанное позволяет, как я думаю, сделать вывод, что
Глава 8
«Французский ежегодник»
Эта глава построена иначе, чем все предыдущие. Если там публикация ранее выходившего текста предварялась рассказом о тех обстоятельствах, в которых он появился на свет, то в представленной ниже статье, написанной к полувековому юбилею «Французского ежегодника» и десятилетию его возобновления[450]
, речь идет как раз о том, что именно этому событию предшествовало. Однако с момента выхода статьи из печати прошло без малого десять лет жизни «Французского ежегодника», которые тоже были обильно наполнены событиями. Поэтому вместо пространного предисловия к публикуемому тексту, как это делалось ранее, я сопровожу его постскриптумом, где будет рассказано о том, что случилось с «Ежегодником» позднее.И пятьдесят, и десять лет спустя