История Французской революции: пути познания

Пожалуй, несколько преувеличенными следует признать и содержавшиеся в советской исторической литературе представления о репрессивном потенциале французской монархии Старого порядка. Так, например, Ревуненков утверждал:

«Король в гневе мог бросить в тюрьму кого угодно и держать его там десятки лет без суда, даже без предъявления обвинений (такова была судьба “Железной маски” - таинственного узника времен Людовика XIV)»[421].

В действительности же история Франции знает факты гораздо более достоверные и не менее красноречивые, чем пример полумифической «Железной маски». Некоторые из них были подробно проанализированы в российской историографии последнего времени. Так, в 1786 г., несмотря на недвусмысленно выраженное желание Людовика XVI добиться обвинительного приговора кардиналу де Рогану по делу об ожерелье королевы, Парижский парламент пошел наперекор воле монарха и оправдал подсудимого[422]. А веком раньше, в 1664 г., самый могущественный из Бурбонов - Людовик XIV - не смог принудить им же самим назначенную Палату правосудия к вынесению смертного приговора бывшему сюринтенданту финансов Фуке, несмотря на то что судьи подвергались сильнейшему давлению со стороны правительства[423].

И даже знаменитый афоризм: «Государство - это я», на который нередко ссылаются в подтверждение тезиса о всесилии французских монархов[424], в действительности, учитывая контекст его появления, свидетельствует именно о том, что сама мысль о такой, ничем не ограниченной, власти была чужда политической традиции Старого порядка. Эти слова, коих Людовик XIV, по-видимому, не произносил[425], ему приписали магистраты Парижского парламента, обратившиеся в 1655 г. к кардиналу Мазарини с жалобой на то, что 17-летний король в нарушение традиционной процедуры неожиданно явился на их заседание, дабы выразить им свое неудовольствие. Столь нелепая, по мнению современников, претензия на беспредельную власть, вложенная в уста юного монарха, должна была лишь подчеркнуть крайнее неприличие его поступка. Ведь неотъемлемым элементом доктрины французского абсолютизма было признание государем «совершенно конкретных ограничений его власти традиционными правами и привилегиями корпораций, т. е. разнообразных формальных групп подданных»[426].

* * *

Далеко не столь бесспорным, как в недавнем прошлом, выглядит сегодня и применение для характеристики событий во Франции конца XVIII в. понятия «буржуазная революция». Согласно марксистской социологии, «буржуазный» характер революции определяется прежде всего ее целью, каковой является «уничтожение феодального строя или его остатков, установление власти буржуазии, что создает условия для капиталистического развития». Кроме того, особенностью «ранних буржуазных революций», к которым относили и Французскую XVIII в., признавалось то, что их «руководителем, гегемоном была буржуазия»[427]. Однако, учитывая результаты новейших исследований, подобные представления о «гегемоне» и «цели» Французской революции выглядят отнюдь не столь очевидными, как прежде.

На первый взгляд активное участие буржуазии в событиях 1789 — 1799 гг. не требует особых доказательств. В XVIII в. термин «буржуазия» был хорошо известен современникам и применялся для обозначения более или менее определенного социального слоя, а именно - городских «верхов» третьего сословия, действительно давших Революции многих ее лидеров. Но, пользуясь понятием «буржуазия», историк должен четко представлять себе, что во Франции XVIII в. оно имело совершенно иной смысл, нежели тот, в котором позднее стало употребляться марксистской социологией. Вопрос о реальном содержании данного понятия при Старом порядке был подробно разобран Е. М. Кожокиным в соответствующем разделе коллективного труда «Буржуазия и Великая французская революция». В предреволюционной Франции, отмечает он, буржуазия - это в основном юридическая и отчасти социокультурная категория. Так называли городских жителей, принадлежавших к третьему сословию, имевших вполне определенный правовой статус и отличавшихся от других социальных групп особым образом жизни[428]. Как видим, современники Революции вкладывали в понятие «буржуазия» совершенно иной смысл, нежели историки-марксисты XX в., для которых оно имело прежде всего социально - экономическое содержание - «господствующий класс капиталистического общества, собственник средств производства, эксплуатирующий наемный труд, <...> состоит из крупных, средних и мелких капиталистов»[429]. Фактически речь идет о двух принципиально разных понятиях, обозначаемых общим термином «буржуазия». Однако советские историки, писавшие о Французской революции, как правило, употребляли данный термин, не проводя различий между двумя его вышеназванными значениями[430].

Оправдан ли был подобный подход? Быть может, эти два разных понятия в действительности относятся к одной социальной группе, отражая всего лишь различные стороны ее бытия? Увы, это не так.