История Французской революции: пути познания

Впрочем, по мере знакомства с текстом книги все чаще ловишь себя на мысли, что, раз за разом повторяя тезис о «научности» ранней советской историографии Французской революции, автор борется не столько с ее гипотетическими недоброжелателями, сколько... со своими собственными сомнениями. Характерно, что в приведенной выше фразе относительно «распространившихся после 1991 г. представлений о дилетантстве советских историков 20-х годов» нет никаких имен. Действительно, число исследований о Французской революции, вышедших у нас в стране за последние полтора десятка лет, относительно невелико и, насколько мне известно, автор ни одного из них не высказывал столь широкого, обобщающего суждения обо всех историках 1920-х гг. хотя бы потому, что до сих пор никто не занимался изучением в целом советской предвоенной историографии данной темы. Высказывание же о «распространенности» подобных представлений, похоже, и вовсе всего лишь риторический оборот. В то же время содержащийся в книге самого Гордона внимательный и, подчеркну, весьма объективный анализ некоторых советских работ 1920-х гг. по истории Французской революции, если и не дает оснований для столь радикальной оценки их содержания, как «дилетантство», то определенные сомнения на сей счет у читателя все же оставляет.

В самом деле, что давало основание представителям формирующейся советской историографии свысока смотреть на «русскую школу» и пренебрежительно отмахиваться от ее наследия? Может быть, они превосходили своих предшественников в профессиональной подготовке? Едва ли. Пришедшие после 1917 г. в науку советские историки еще только начинали постигать азы профессионального мастерства. Даже у признанного лидера советской историографии стран Запада и, в частности, Французской революции Н. М. Лукина к тому моменту, как он возглавил подготовку новых историков для большевистского режима, еще не было ни одной научной публикации. Может, в таком случае марксистские исследователи обладали более широким кругом источников, чем их дореволюционные коллеги, и соответственно строили свои выводы на значительно более солидном фактологическом основании? Опять же нет. Представители «русской школы» годами работали в центральных и департаментских архивах Франции, тогда как у советских историков лишь в самом конце 1920-х гг. появилась возможность посещать Париж на относительно краткий срок, да и та просуществовала недолго. Иначе говоря, сравнение профессионального потенциала «русской школы» и молодой советской историографии складывается явно не в пользу последней. И тем не менее начинающим историкам-марксистам было свойственно высокомерно - снисходительное отношение к предшественникам.

Ощущение собственного превосходства советским историкам давала их глубокая убежденность во всемогуществе марксистского метода объяснения прошлого и преобразования настоящего - убежденность или, точнее сказать, вера, не нуждавшаяся в доказательствах, ибо, как гласила известная ленинская аксиома, «учение Маркса всесильно, потому что оно верно». В отношении российской истории подобная позиция была почти афористично выражена М. Н. Покровским: «Вся история марксистской революции в России может быть понята только человеком, который стал сам на марксистскую точку зрения. Иначе мы, действительно, оказываемся перед необъяснимым, перед чудом». Процитировав это высказывание, А. В. Гордон замечает: «Метод, которому приписывались столь чудодейственные свойства революционного изменения действительности, переставал быть просто научным методом, наравне с другими. Это было больше, чем мировоззрение - особое состояние духа людей, претендующих на свою исключительность; и формулировка Покровского откровенно передает эту “вдухновенность”» (Гордон А. В. С. 35). Подобной же верой в превосходство марксистского метода отмечены, как наглядно показывает Гордон, и работы советских историков Французской революции.

Таким образом, новизна вклада большевистской историографии в разработку данной темы сводилась во многом к реинтерпретации фактов, установленных в рамках традиционных подходов. А. В. Гордон так пишет об этом: «Убежденность в абсолютном методологическом превосходстве диктовала, казалось бы, превращение формирующейся марксистской концепции советских историков в прямую противоположность той, что существовала в “буржуазной историографии” революции XVIII в. Однако реальность оказалась гораздо более нюансированной. Радикально - новаторские принципы носили преимущественно полемический характер и становились большей частью заявлением о намерениях, а фактура работ зачастую бывала достаточно традиционной; и в воссоздание общей канвы революционных событий советские историки 20 - 30-х гг. не внесли больших изменений» (Гордон А. В. С. 36).