В межвоенные годы осмысление «новой женщины» вращалось вокруг образа женщины-служащей: с 1907 года число продавщиц, офисных работниц, машинисток утроилось. Работа в бюро считалась для девушек особенно престижной. Она сулила более высокий статус и лучшие условия труда, чем у продавщиц, но не обязательно лучшие заработки: около половины работниц зарабатывали менее 100 марок в месяц, что едва превышало прожиточный минимум. Подавляющее большинство из них, около 90 процентов, были не замужем и моложе 25 лет; почти все следовали ролевому идеалу – уходили из профессии, как только выходили замуж.
Тем не менее служащая символизировала новый, модерновый тип женщины, который пропагандировался, высмеивался или отвергался, но во всяком случае интенсивно обсуждался в прессе и политических дебатах. Служащая, обычно молодая жительница большого города, олицетворяла собой некую новую женскую независимость и составляла четкий контраст с вильгельмовским образом женщины, прототипами которого были крестьянка, обедневшая многодетная женщина из рабочего класса и буржуазно-консервативная «супруга» из высшего общества, далекая от трудовой жизни. Это уже отражалось во внешнем облике: если в довоенный период под модель была стилизована зрелая дама с искусно уложенными волосами, широкополой шляпой, в сильно плиссированном платье, то теперь волосы были короткими, подстриженными под гавроша, силуэт – мальчишеским, платье до колена и плавно спадающее, вид спортивный. «Короткая, плоская, геометрическая, прямоугольная женская одежда следует шаблону параллелограмма», – так прокомментировал один парижский современник. Доминирующая мода подчеркивала молодость и независимость новой женщины, чью эротическую ауру еще больше выделяли обильная косметика и украшения. Неуклонно росла роль носителя этой моды – рекламы в журналах, на щитах и тумбах[14]
.Женщины появлялись на публике теперь также в совершенно новых ролях. Они занимались спортом, катались на лыжах и водили машины, играли в теннис и катались на велосипедах. Этот тип олицетворяла Силли Оссем, победительница Уимблдона 1931 года, но прежде всего актриса Марлен Дитрих: дерзкая и утонченная, курящая, носящая брючные костюмы, она стала кумиром, пока в 1930 году не уехала в США и не осталась там вследствие политических событий на родине[15]
.Для большинства женщин 1920‑х годов такие кумиры оставались столь же далекими от их собственной повседневности, как и новые гендерные ролевые модели. Но даже если такие проекты оставались для них недостижимыми, они открывали новые перспективы, которые помещали их собственное настоящее в другой контекст. Это отразилось и на формах семейной жизни. К концу 1920‑х годов среднее число детей на пару упало ниже двух. С ростом государственных социальных пособий, особенно пенсий по старости, создание семьи утратило монополию на обеспечение старших поколений. Планирование семьи, контроль рождаемости и контрацепция – темы, которые до войны редко публично обсуждались за пределами сообществ по преобразованию жизни в духе «движения за реформу жизни», – теперь все чаще оказывались в центре внимания. Количество абортов также увеличилось (хотя, возможно, лишь улучшились средства для статистической оценки). Однако кампания партий рабочего движения, женских ассоциаций и сексуальных реформаторов за смягчение или отмену законов, запрещающих аборты, встретила такое сильное сопротивление со стороны католической церкви, консервативных и правых партий, что в итоге провалилась[16]
.Общественные дискуссии о контроле над рождаемостью, о сексуальности и планировании семьи теперь занимали гораздо больше места, чем до войны. Книги по половому воспитанию и сексуальной реформе расходились как горячие пирожки; разрыв с неловким молчанием на эти темы двадцатью годами ранее, характеризующимся табу и двойными стандартами, был колоссальным. Оглядываясь назад, Стефан Цвейг писал, что «пожалуй, ни в одной области общественной жизни не происходило такой полной трансформации в течение одной человеческой эпохи, как в отношениях между полами»[17]
.