История Германии в ХХ веке. Том I

Если германский народ хотел справиться с внутриполитическими проблемами и в то же время создать для себя место в Европе и мире, подобающее его ценности, он должен был устранить как дегенеративные элементы внутри своей собственной национальности, так и прежде всего захватнические элементы этой чуждой и паразитической национальности – евреев. При таком образе мышления евреи были единственным элементом, который связывал обе области – угрозу извне и угрозу изнутри. Евреи символизировали причины и предпосылки беспрецедентного упадка Германии во время и после войны.

Так Первая мировая война и послевоенные годы стали эмпирическим подтверждением всего того, что радикальные правые постулировали в течение многих лет до войны: интернационалистские силы внутри страны и универсалистски настроенные державы в мире вместе представляли наибольшую угрозу для Германии и немцев, а еврейство было «расовым» выражением этой самой связи.

Идеи евгеники и естественного отбора, получившие широкое распространение после Первой мировой войны, отнюдь не ограничивались националистическими группировками и фёлькиш-энтузиастами, их разделяли также многие антропологи и демографы.

Особое влияние оказала книга «Разрешение на уничтожение жизни, недостойной жизни. Его мера и форма», опубликованная фрайбургским профессором психиатрии Альфредом Хохе и лейпцигским юристом Карлом Биндингом еще в 1920 году. Потрясенные количеством жертв мировой войны и глубоко впечатленные доктриной «негативного отбора», два автора потребовали, чтобы психически больных больше не содержали в учреждениях, а убивали. С юридической, социальной, моральной или религиозной точки зрения не было «абсолютно никаких причин не разрешать убийство этих людей, которые являются ужасной противоположностью подлинных людей и вызывают ужас почти у каждого, кто с ними сталкивается <…>. Во времена более высокой морали (тогда как наша утратила всякий героизм) эти несчастные люди, вероятно, были бы официально освобождены от самих себя».

Авторы делают вывод, что предпосылкой для таких мер является отказ от устаревших этических принципов и принятие новых ценностей: «Было время, которое мы сейчас считаем варварским, когда уничтожение тех, кто родился и вырос неспособным к жизни, само собой разумелось; затем наступил этап, продолжающийся и сейчас, когда сохранение любого существования, каким бы никчемным оно ни было, рассматривается как высшее моральное требование; наступит новое время, которое, с точки зрения высшей морали, перестанет постоянно проводить в жизнь требования чрезмерно растянутой концепции человечности и переоценки ценности существования вообще ценой тяжелых жертв»[17]. Тем самым указывалась политическая перспектива такого мышления: радикальный отказ от политико-философских принципов равенства и защиты слабых, безусловный приоритет интересов общества над интересами индивида.

В 1920‑х годах расовая гигиена была включена в учебную программу почти всех университетов; в 1927 году был основан «Институт антропологии, наследственности и евгеники имени кайзера Вильгельма». Учение Дарвина и (повторное) открытие Менделем правил наследственности также дали огромный толчок расовым антропологам. Вместо концепции расы, которая до этого момента формировалась преимущественно под влиянием внешних наблюдений, эта новая популяционно-генетическая категория, казалось, предлагала возможность биологически доказать различия и различные ценности рас, объединив объективные биологические различия с ценностными стандартами и социальными характеристиками и таким образом приравняв «расу» к интеллекту, культурному уровню или умственным характеристикам. Социал-дарвинисты занимали по отношению к отклонениям внутри общества примерно ту же позицию, что и расовые антропологи, – они выступали против контактов с другими человеческими расами, при этом, ввиду отсутствия научной базы, под это подводились и нации, культурные группы и так далее: отклоняющиеся, чуждые, раздражающие элементы были определены как «менее ценные» с опорой на научные категории. Таким образом, социальное чувство угрозы превратилось в объективированную биологическую угрозу.

В конце Веймарской республики социобиологическое мышление было широко распространено в соответствующих отраслях науки, но и встречало решительное неприятие, особенно когда речь шла об «уничтожении жизни, недостойной жизни», которого требовали Биндинг и Хохе, в то время как – например, ведущими юристами – требование эвтаназии для неизлечимо больных было воспринято более позитивно. Очевидно, что наибольшее одобрение получили те аргументы, которые касались финансового бремени для общества, связанного с «содержанием» и уходом за умственно и физически отсталыми людьми, расходов на пенитенциарную систему или социальное обеспечение «асоциалов», особенно когда эти расходы будут передаваться детям через предполагаемый наследственный характер недостатков или «асоциального поведения» и, таким образом, будут продолжать умножаться[18].