История Германии в ХХ веке. Том I

Гораздо меньшая, более умеренная группа интеллектуалов, включавшая в себя Герхарда Аншютца, Альберта Эйнштейна, Адольфа фон Харнака, Макса Планка, Густава Шмоллера, Эрнста Трёльча, Макса и Альфреда Веберов, вскоре после этого опубликовала свой меморандум, в котором критиковала идею аннексий на Западе, зато категорически требовала их на Востоке[13]. Однако не конкретные территориальные цели были главным мотивом для вступления в войну Германии, как и держав Антанты. Требования аннексий стали громко раздаваться уже в ходе войны – в Германии, впрочем, значительно раньше, чем во Франции или тем более в Великобритании, которая в первую очередь требовала восстановления Бельгии и европейского баланса сил. В то же время ни одна из держав не стремилась к стабильному мирному урегулированию на основе довоенного статуса. На первом плане были не территориальные притязания и не просто великодержавные интересы: главной целью было надолго вывести противника из игры в военном, экономическом и политическом отношении, а его общественный строй уничтожить. Интересы великих держав, как показал XIX век, можно было согласовать и достичь компромисса и баланса, если приобретения и риски были сопоставимы. Однако в сочетании с националистическими эмоциями, с проектами нового общественно-политического строя, с поддержкой массовых организаций, цели войны приобрели собственную динамику. Война теперь должна была решить разом все, и казалось, что закончить ее иначе, чем полной победой, уже невозможно[14]. Широко распространившееся чувство национального единения перед лицом внешней опасности было в Германии обеспечено, прежде всего, внезапным одобрением военных кредитов социал-демократической фракцией в рейхстаге 4 августа 1914 года и основанной на этом политикой «гражданского мира». Еще в последнюю неделю июля нельзя было ожидать, что социал-демократы согласятся на военные кредиты. Возможным казалось, что большинство фракции воздержится при голосовании, а меньшинство проголосует против. Смена настроений в парламентской фракции СДПГ объяснялась, с одной стороны, тем, что национальной эйфорией июльских дней 1914 года заразились и многие социал-демократы. С другой стороны, СДПГ пришлось считаться с тем, что если бы она стала проводить последовательную антивоенную политику, то после введения чрезвычайного положения ей грозили репрессии, а то и полный запрет. Учитывая опыт СДПГ в период действия исключительного закона против социалистов (1878–1890), это был важный аргумент. Но решающим фактором стала всеобщая мобилизация в России 30 июля: в глазах большинства руководителей СДПГ война против самодержавного режима была оправданной не только в национальном смысле, – поскольку это, как не уставал подчеркивать рейхсканцлер, была оборонительная война, – но и в политическом, поскольку Германия сражалась с реакционным, «враждебным прогрессу» государством.

Надо, впрочем, сказать, что германская социал-демократия среди рабочих партий Европы не стала исключением: во французском и британском рабочем движении также царила убежденность, что их страны подверглись неспровоцированному нападению врага. А тот гражданский мир, который в Германии назывался Burgfrieden[15], во Франции именовался Union sacrée[16]. B обеих странах чрезвычайно мощная, засасывающая сила национального единства возобладала над постулатом об интернациональном единстве рабочего класса[17].

В своей речи в рейхстаге лидер германских социал-демократов Гуго Гаазе заявил, что эта война стала результатом гонки вооружений и империалистической политики великих держав. Он сказал, что социал-демократия всегда боролась против этого и будет продолжать бороться. А то, что его парламентская фракция все же проголосует за военные кредиты, он обосновал так: «Для нашего народа и его свободного будущего многое, если не все, поставлено на карту в случае победы русского деспотизма <…>. Необходимо отвратить эту опасность и сохранить культуру и независимость нашей страны. Здесь мы воплощаем в жизнь то, что всегда подчеркивали: в час опасности мы не оставим свою отчизну на произвол судьбы». Так он отвечал рейхсканцлеру, который ранее с таким же пафосом взывал к единству отечества: «Наша армия на боевых позициях, наш флот готов к бою, – за ним весь немецкий народ! (Продолжительные возгласы одобрения и аплодисменты со всех сторон палаты и на зрительских трибунах – весь рейхстаг встает.) – Весь немецкий народ (обращаясь к социалистам), до последнего человека, един! (Вновь восторженные аплодисменты, не смолкающие несколько минут.)»[18].