Неудивительно, что при этом возникло такое количество легенд, инкарнаций, жен и родственников, связанных с Вишну, в том числе идентификация его с Кришной (божеством ядавов), Васудевой и Нараяной, все культы которых ведут свое происхождение из Матхуры и западной Индии. В Малве и центральной Индии того периода более популярен культ Вишну в инкарнации Вараха (огромный вепрь, который, словно Кинг-Конг, бросается спасать маленькую обнаженную нимфу, олицетворяющую Землю). Знаменитые скульптурные изображения на тему этого мифа в Эране, Удайягири и по всей восточной Малве хорошо показывают, как местный культ вепря превратился в культ Вишну за долгое время пребывания там Чандрагупты II, пока он воевал с кшатрапами.
Откуда бы ни взялись эти культы, их освящение пуранами и эпикой в том виде, в котором они распространились, произошло в эпоху Гуптов и позже. Брахманы постепенно примирялись с новыми, составными божествами, а скульпторы облекали их в конкретные формы. Жуткие персонажи легенд, темные местные боги и различные духи плодородия и духи-хранители должным образом приняли облик почитаемых богов. Идентификация с этими богами и богинями позволила им сохранить престиж. В то же время местные культы были подчинены тем нормам брахманов, которые зовутся «великой традицией» или индуизмом.
Оставалось только определить природу человеческих отношений в новом поколении богов и разработать подходящие формы служения. На этот процесс тоже повлиял прецедент буддизма, где новые отношения подразумевали степень божественности, неочевидную с точки зрения вед, зато подходящую для легенд о боддхисатвах. Спрос на более выраженную персонификацию личности скорее посвященной, чем смиренной, нашел предложение в виде знаменитой «Бхагаватгиты», интерполяция которой в «Махабхарату» датируется примерно III–IV веками. Но только гораздо более позднее движение бхакти ввело в обиход в южной Индии и Бенгалии головокружительные практики снискания святости, тот публичный религиозный пыл и глубоко личный контакт с божеством, которыми знаменит индуизм. Несмотря на опасности, которые таят в себе индуистские ритуалы, и головоломные тонкости метафизики упанишад, именно эти черты отличают то, что мы привыкли называть индуизмом.
Иногда ученые вместо термина «индуизм» используют слово «брахманизм», чтобы отличать послеведические верования до периода бхакти от учений таких сект, как буддисты или джайны. Бессмысленно называть брахманистами просто приверженцев индуизма, этот термин означает разновидность ортодоксальных учений, признающих власть касты брахманов, бесчисленные культы, допускающие почитание брахманов, и сложное философское понятие о Брахмане как о монотеистической, обезличенной сущности (как, например, христианский мир), относящейся ко всем богам, человеческой душе (как священной сущности) и вообще всем созданиям.
В ведах Брахма(н) означает гимн, молитву, священное слово, изречение истины, основу, идеи, развитые до символа. На практическом уровне званием брахмана наделяется человек, который обладает качествами, соотносимыми с такими идеями, а на уровне сознания — абстрактным их выражением в качестве вечного вселенского закона{104}
.Таким образом нас учат, что «Брахману дана сила Брахмы, предназначенная для брахманов». Утверждение неоспоримое, способное запутать человека, не искушенного в санскрите (к этой категории сейчас относится большинство индийцев и почти все неиндийцы). Уже было показано, что абстрактные термины, как, например, «Брахман», представляют собой неразрешимую проблему для переводчиков. Их значение меняется в зависимости от века и контекста, они прорастают через все литературное наследие, как лианы, заставляя лексикографов искать соответствия в других языках. Дхарма (религия, долг, порядок), артха (выгода, политика, мотив), данда (власть, принуждение, управление). Множество других понятий, которые имеют ключевое значение, оказались ничуть не более понятны. И наоборот, такие наши слова, как «святость», «суверенитет», «энергия», не имеют точных эквивалентов в санскрите. Блуждая в темноте, исследователь культуры чувствует, что его путь лежит через неосвещенную пещеру, где изваяния покрыты следами рук, в которых нет ничего необычного, но прочитать эти следы не удается.